Книга Костры Тосканы - Челси Куинн Ярбро

Помнишь ли ты, как взял меня в первый раз? Я тогда очень боялась. Да и как не бояться? Ты ведь хотел внушать страх. А подарил настоящую страсть! И открыл для себя новое понимание жизни. Тебе вдруг расхотелось кого-либо устрашать! Ты почувствовал, что, лишь удовлетворяя чьи-то желания, возможно наиболее полно удовлетворить и себя. Это не мои домыслы, это твои собственные слова. Я помню их, как помню твои глаза, измученные одиночеством. Скажи, ты все еще носишь в себе это чувство? Не изводи себя, Сен-Жермен! Ты сам учил меня, что в этом мире есть множество удовольствий. Мы не знаем, что ждет нас за порогом истинной смерти, но, пока жизнь нас зовет, надобно отвечать ее зову.

Как видишь, я увлеклась философией. Должно быть, старею. Но пишу тебе не затем, чтобы тревожить воспоминания, а чтобы предостеречь. Жизнь Рима бурная, и события в ней развиваются весьма прихотливо.

Как ты, верно, уже понял из моего намека в начале письма, я вхожа в круги, близкие к окружению Папы. И хочу сообщить тебе, что роль кардиналов в политической жизни Рима заметно усилилась. Первый из них — Родриго Борджа[28], я с ним встречалась, он очень умен. Остерегайся этого человека! А если путь твой когда-либо пересечется с его сыночком Чезаре[29], беги от него без оглядки! Чезаре — просто чудовище! Он совершенно запугал свою собственную сестру (та, впрочем, от рождения глупа и труслива) и, по слухам, делит с ней ложе. Если это так, я ей очень сочувствую.

Кстати, я часто задумываюсь о досадном противоречии в отношениях между полами, которое мне не представляется справедливым. Мы, женщины, жаждем чувственных наслаждений, потому что такова природа нашего естества, но вам, мужчинам, этого мало. Вам всегда требуется примешать к простым удовольствиям что-то особенное. Позволь спросить, ты тоже таков?

Но меня, кажется, опять потянуло на философию. Извини, извини. Я понимаю, что становлюсь назойливой, и докучать тебе больше не стану.

Обязательно напиши мне, как будет возможность. Я часто думаю о тебе. Мне очень хочется повидаться с тобой, Сен-Жермен, и… побеседовать… если на то останется время.

Береги себя, мой друг. Я знаю, ты всегда осторожен, но временами боюсь, что именно в этом и состоит твоя уязвимость. Мне кажется, если истинная смерть постигнет тебя, из моей жизни уйдет что-то важное.

Как всегда с любовью к тебе,

Оливия

Рим, 19 октября 1491 года

ГЛАВА 7

За высокими окнами церкви Сан-Марко шел сильный дождь, изливаясь из нависших над городом пурпурных туч, принесенных восточным ветром.

В огромном помещении царила необычная тишина. Все скамьи были заполнены до отказа, многие прихожане стояли в проходах между рядами и теснились у стен. Все молчали, серый призрачный свет придавал лицам ожидающих схожесть с грубо вырезанными из дерева масками. Пахло ладаном, слышался отдаленный звук песнопений, возвещавший о прибытии братьев.

По рядам пробежал шепоток, люди стали оглядываться, наблюдая за приближающейся процессией. Доминиканцы были одеты в обыденное монашеское облачение, делавшее их удивительно похожими друг на друга, и опознать того, кто привлек в эту церковь такое количество публики, не представлялось возможным.

Монахи умолкли, зазвучал старый орган. Музыка была громкой и скорбно-торжественной. Она печально вторила шуму дождя, напоминая смертным, что жизнь коротка и полна заблуждений, что час судный не за горами и что всем им стоит задуматься об участи, уготованной грешникам, когда он грядет. Затем в музыку вновь вплелись сильные голоса братии — началась служба.

Многие из присутствующих охотно бы пропустили ее, явившись в храм только к проповеди, но такие вольности доминиканцами не допускались, и потому собравшиеся послушно вторили хору, втайне надеясь, что месса будет короткой.

Когда она наконец кончилась, утомив даже самых терпеливых из прихожан, люди со вздохами облегчения стали усаживаться на скамейки, ожидая выхода главного действующего лица.

Монах, направившийся к алтарю, ростом не превышал подростка двенадцати-тринадцати лет. Он был очень худ, посты заострили его лицо с крючковатым огромным носом и плотоядными большими губами, напрочь, казалось, лишенное какой-либо привлекательности и все-таки притягательное, ибо на нем отдельной загадочной жизнью жили неистовые зеленые глаза.

— В Писании сказано, — сильным, глубоким голосом заговорил Джироламо Савонарола, — Иов пострадал за веру свою. Господь с лихвой вознаградил его за страдания. Узрев величие Господа, Иов познал, как ничтожен он был. А мы сознаем ли?

Савонарола вгляделся в обращенные к нему лица, но ответа не получил и продолжил:

— Во имя Господа Иов готов был отречься от всего, что имел: жены, детей, пастбищ, денег, жилища, телесного здравия. И он лишился всего, что могло поддержать его на земле, но обрел поддержку небесную. Иов преклонился перед могуществом Господа. Почему же этого не делаем мы? Почему не хотим признаться в своей чудовищной развращенности? Почему не просим Господа о прощении наших грехов и отворачиваемся от единственного пути, могущего привести нас к спасению?

Он помолчал, а когда возобновил проповедь, голос его обрел особую звучность:

— Вострепещите, грешники, ибо уже воздета над вами карающая десница, а вы все еще медлите, все не хотите раскаяться. Вострепещите и вглядитесь в себя. Вдумайтесь, кто из вас не желал гибели ближнему своему, задевшему ненароком или умышленно вашу непомерно разросшуюся гордыню? Но что значит ваша гордыня, ваша жалкая честь перед честью и славой нашего Господа?

Ответный вздох прокатился по рядам прихожан, мужчины потупились, женщины принялись нервно перебирать складки своей одежды, щеки многих из них ярко вспыхнули.

— Каждый день добродетель и милосердие отважно вступают в борьбу со злом, но вы отворачиваетесь от этих борений. Вы не предпринимаете никаких попыток помочь правому или протянуть руку помощи оступившемуся, объясняя свое равнодушие чем угодно: нехваткой времени, гнетом забот, скудностью состояния, — тогда как на деле причиной ему является лишь одно: ваша непомерная леность. Возможно, вы даже не знаете, что леность есть смертный грех, так узнайте об этом! Поддаваясь ей, вы обрекаете себя на тяжкую работу в аду, где демоны будут подгонять вас раскаленными крючьями.

Он вскинул руку, и удивленные шепотки, пробежавшие по рядам прихожан, тут же стихли.