Книга Досье генерала Готтберга - Виктория Дьякова

Я помню, генерал Деникин, который присутствовал на нашем венчании, поздравлял нас, потом в нашу честь в дворянском собрании Ростова были устроены банкет и бал. Следующим утром, проснувшись на заре в объятиях Григория, я видела, как за окном на фоне белоствольной березовой рощицы денщик Григория чистит, готовя к походу, его коня, а золотой шар солнца восходит из-за Дона. Кузьма Захарыч, тогда просто Кузьма, напевал под нос протяжную казачью песню — он тоже еще не знал, что ему предстоит хлебнуть немало горя в советской России. Что мы останемся с ним вдвоем — а Гриц уйдет от нас, — голос Белозерцевой дрогнул, она опустила голову.

— Катя, наконец-то мы вдвоем, Катя! Я так люблю тебя, — услышала я жаркий шепот Гриши, он увлек меня лаской и поцелуями.

Никакое предчувствие не подсказало мне, что все это — в последний раз. Спустя полтора месяца его привезли в Ростов — окровавленного и бездыханного, на конской попоне, залитой его кровью. Офицеры молча сдернули фуражки перед молодой вдовой. Я помню, что до самого погребения я не проронила ни слезинки. И даже не потому, что священник говорил мне, будто плакать — грех. Просто не могла выдавить из себя ни стона, ни крика. Я никак не могла поверить, не могла смириться с мыслью, что случилось самое страшное, случилось со мной, и изменить ничего уже невозможно. Я словно онемела, застыла в горе, обрушившемся на меня. Меня утешали, мне сочувствовали, но я была чужой для всех, у меня не было влиятельных родственников. Многие так и воспринимали мой брак с Григорием как удивительный компромисс, какую-то сделку, условия которой неизвестны. Так что сочувствие, по большей части, было наигранным, формальным. Лучшие друзья Гриши — Феликс и Митя находились очень далеко, в Париже. Мне некому было помочь. Я все должна была решать сама, впервые в жизни. Но я не думала о будущем. В черном одеянии я сидела у изголовья гроба в церкви, — стоять не могла, ноги не держали, и батюшка принес мне стул.

Мне не приходило в голову, что среди тех, кто пришел на панихиду, могут оказаться враги. Мои враги и Григория. Причем не внешние, вроде конников Ворошилова или Буденного, а внутренние, и они зорко наблюдали за мной, они все подмечали. Князь Борис Борисович Шаховской, высокопоставленный офицер деникинской разведки, прибыл к армии накануне из Одессы. Он приходился родным дядей погибшей княжне Маше и прекрасно знал все, что с ней произошло, и по какой причине. Находясь в Крыму, он добился перевода в Ростов, скорее всего для того, чтобы встретиться с самим князем Белозерским и предъявить ему счет за нарушение договора и смерть Маши, но он опоздал, князь погиб, а с меня — что возьмешь?

Ничего дельного скорее всего не приходило Борису Борисовичу в голову, и потому поначалу он вел себя смирно, не представлялся, старался не попадаться мне на глаза, следил издалека, прикидывая. Он присутствовал на похоронах, когда над могилой Грица прогремел прощальный салют и священник отчитал псалмы. Я стояла у могилы на кладбище Макарьевского монастыря, в которую только что опустили гроб, опиралась на руку Кузьмы, тайком смахивавшего рукавом слезы, а Борис Борисович, как говорили позднее, стоял прямо за моей спиной, но я не обратила на него внимания. Так и похоронила я Гришу, под скорбные речи генералов, под скупые слезы на глазах его офицеров, под клятвы вернуться и перенести его прах в Петербург. Но этого так никогда и не случилось. Оставшись в России, я сразу, как только стало возможным, приехала в Ростов и узнала страшную весть — Макарьевское подворье снесено, кладбище сравняли с землей, на его месте возведен новый Дворец культуры. А когда фундамент ставили, то много костей перерыли — наверное, среди них был и прах Григория. Так что могилы его не осталось, ничего не осталось от Грица в России. Он живет в моей памяти, а для всех остальных, в том числе и многих бывших друзей, не просто мертв — сгинул в небытии.

После гибели Гриши генерал Шкуро, некоторое время ухаживавший за мной, предлагал мне поддержку в возвращении в Париж, где меня, конечно, встретили бы великая княжна Мария Павловна и Ирина Юсупова. Я склонялась к тому, чтобы принять его предложение, понимая, что словесной благодарностью дело не обойдется. После смерти Григория со мной мало церемонились, знали, что я бесприданница, не имею никаких своих средств, а что отец мой был офицером — да мало ли их! На что я могла претендовать? Только — стать содержанкой — больше ничего, на какие деньги я бы жила в Париже? Шкуро предложил мне апартаменты сначала в Одессе, а после, если придется — в Париже и Лондоне, — полный гардероб и прочее. Но при этом я должна была стать его любовницей. Княгиня Белозерская, к тому же молодая и хорошенькая, — генерал знал, для чего намеревался тратить деньги. И мне не оставалось ничего, как согласиться, несмотря на весь ужас и отвращение, которое я испытывала к подобной ситуации.

До сих пор жизнь щадила меня, — но это закончилось навсегда. Быстрое наступление красных разрушило все планы: при отходе Деникина возникла сумятица, я отбилась от дивизии Шкуро и оказалась с разбитым подразделением ротмистра Каретникова, отставшего от армии намеренно. Этот Каретников происходил из донских казаков, но сам по себе был человеком скверным. В царское время его сдерживала дисциплина и общий господствующий порядок. Когда же все рухнуло, и каждый мог позволить себе, что душе угодно, совершенно безнаказанно, Каретников тоже решил не терять время зря. В Белое дело он не верил, на батюшку-царя плевать хотел, с красными ему тоже было не по пути, поскольку в руководстве было много евреев, которых Каретников на дух не переносил. Больше всего ему нравилось распоряжаться самому, никому не подчиняясь. Каретников сколотил вокруг себя группку таких же разнузданных негодяев. И поставил одну задачу — награбить как можно больше, и с тем спокойно отбыть в Европу. Кто был никем — тот станет всем, — девиз времени очень пришелся ему по вкусу, правда, в его собственном, весьма оригинальном понимании. Со мной он тоже не церемонился, — изнасиловал и сделал любовницей. Притом постоянно унижал, заставляя снимать и надевать ему сапоги, выносить его ночной горшок, стирать его белье — это была жестокая школа. Я думала, что сойду с ума, никакие мольбы не помогали. Несколько раз я пыталась бежать, но меня ловили, жестоко избивали, держали в холодном подвале, куда бандиты Каретникова мочились в щелочку. Чтобы я больше не «рыпалась», ко мне приставили двух бывших унтер-офицеров, которым Каретников разрешил «иметь бабу в очередку», пока ему самому не приспичило.

Не знаю, чем бы закончилось для меня это чудовищное испытание, наверное, я не выдержала бы и в конце концов наложила бы на себя руки. Но, верно, ангел-хранитель не покинул меня, потому что помощь пришла неожиданно. Один из унтеров, не утративший окончательно остатков совести, когда-то служил в охране Царского Села, где проживала монаршья фамилия. Княгиня Алина Николаевна частенько навещала его дочку, которая застудила ногу и не могла ходить несколько лет. Благодаря заботам княгини девочка поправилась. Узнав, что охранять ему придется Катьку Белозерскую, как выражался Каретников, этот человек спросил, кем прихожусь я княгине Алине. Когда же я сказала ему, что я — вдова ее единственного сына, мое положение резко переменилось. Василий Лопатин, так звали унтера, оградил меня от домогательств своего товарища и сделал так, чтобы и Каретников вспоминал обо мне пореже. А когда на банду Каретникова налетели конники Котовского, в сумятице боя помог мне бежать и сам отправился со мной, так как Каретников был ему противен.