Книга Волки Аракана. Книга 3. Пираты Марокко - Юрий Волошин

– Я и сейчас это утверждаю, Арман.

– Так вот я теперь согласен с тобой. Эти пятницы стали для нас в какой-то мере желанными и ожидаемыми, как благо Божие. Мы получили дополнительную еду и уже считаем себя счастливыми. Согласен?

– А почему нет? Когда человеку мало дают, то и малая толика добавки приводит его в отличное настроение. Я не говорю о людях, злобных от природы, конечно.

– Смирение, сын мой, и еще раз смирение, – подал голос отец Бонифаций, прислушиваясь к разговору друзей. – Бог внемлет смиренным.

– Но мне так охота расквитаться за такое смирение, отец Бонифаций! – ответил Арман. – Иногда и вовсе не до него, хоть волком вой от такой жизни. Да и сколько можно смиряться?

– Смирения никогда не бывает много, сын мой. Отодвинуть его может лишь ненависть к неверным, сын мой.

– Э, отец, куда вы клоните, – заметил Пьер. – При чем тут неверные?

– Лишь смертельная борьба с неверными может оправдать отсутствие должного смирения, сын мой. И Господь это простит!

– Господь наш никогда не проповедовал такое, падре. Терпение – вот его призыв, а не смертельная борьба, как вы тут говорите.

– Все папы ратовали за крестовые походы и призывали добрых христиан участвовать в них!

– По-видимому, это были не такие уж добрые христиане, падре, и совсем уж недобрые папы.

– Не кощунствуй, сын мой! Ты противишься велению Бога!

– Это когда же такое повеление Бог изрек? И кто его слышал?

– Ты еретик! Сразу видно, что иностранец. Страшись кары Божьей!

– Чего мне ее бояться, если я всегда каюсь и жертвую на нужды церкви по мере сил моих, – ответил Пьер. – Смертных грехов я давно не совершал, а битва с неверными, по твоим словам, падре, не является грехом.

– Еретик! Сатана! Богохульник!

– Куда понесло, падре, твое священство? – Пьер начинал злиться и не мог сдержать себя, называя священника то на «вы», то на «ты».

– Повторяю, остерегись! Кара Божья самая страшная из всех! Бойся ее и трепещи!

– Я, падре, много разных стран повидал на Востоке. И там нигде не видел такого нетерпимого отношения к инаковерующим. Всяк верит в то, что считает для себя наиболее приемлемым. Никто не вмешивается в это и не навязывает своей веры другому. И там живут в мире многие религии. А вы тут проповедуете насилие, злобу и нетерпимость. Все мы люди, но каждый живет по своим законам, падре. И Господь никогда не возражал против этого.

– Тебе, сын мой, захотелось познакомиться с инквизицией?

– Вот-вот, падре. Вы держите всех в страхе и тем только и сильны. А как же заповедь «не убий»? А ведь убивали, и множество!

– Наказывают врагов церкви, богоотступников! И учти, это делают только светские власти и без пролития крови!

– Да, на костре! Любое убийство – грех, падре. Так нам завещал Христос. Выходит, вы искажаете его святое учение? Стыдитесь, падре!

– Еретик проклятый! – возопил отец Бонифаций. – Изыди, богохульник, ренегат!

– Падре, на нас смотрят, постыдись злобных слов. Убеди меня, и я соглашусь с тобой.

Старик зашелся в безмолвном крике. Пленники с интересом наблюдали эту ссору. Кто посмеивался в бороды, а кто и сверкал фанатичными взглядами, бросаемыми в сторону Пьера.

– Успокойся, Пьер, – прошептал Арман, потянув друга за руку. – Чего связался. Ему ничего не докажешь. Лишь себе хуже сделаешь.

– И то верно, Арман. Но я не люблю, когда искажают святые истины.

Ссора помаленьку затихла, но осадок от нее остался, и пленники разбились на группки, тихо переговариваясь и ворочаясь на полусгнившей соломе.

– Я вижу, Пьер, ты любитель поспорить на серьезные темы, – Арман с неодобрением поглядывал на друга и своих товарищей. – Лучше скажи, как у нас продвигается дело с выкупом?

– Слишком мало времени прошло, Арман. Рано еще ждать результатов. Будем терпеливы.

– Тоскливо ждать-то. Осточертело все!

– Вот теперь ты распаляешь душу понапрасну, Арман. Не надо так.

– Да, ты прав, Пьер. А что ты скажешь про тот древний город, развалины которого мы теперь разбираем, а? Я понял, что ты человек ученый, почитывал, наверное, кое-какие книжонки. Это и в самом деле так, Пьер?

– Почитывал, конечно. Это так. Но про наши развалины я ничего не знаю, кроме того, что тут когда-то был римский город. Нашествия, войны привели его в упадок, и теперь мы берем помаленьку оттуда камень. Арабам тоже охота строить подешевле, из готового материала.

– Жаль, что ты ничего не знаешь об этом. Мне бы интересно было послушать, как жили в древности люди. Это же римские люди говорили на латыни, да?

– Да, это они, Арман. Великий был народ, а что с ним стало теперь?

– А почему называется – латынь, а не римский язык, Пьер?

– Римляне же не народ, Арман. Они относились к народу латинов. Это племя такое было в древности. Вот по нему и назван язык. Теперь на нем никто не разговаривает, кроме служителей церкви да ученых.

– А как же так получилось? Интересно.

– Римская империя погибла под ударами множества племен и народов. Теперь язык римлян простым народом забыт, и в каждой стране стал развиваться другой. Но произошло это не так уж и давно. Если ты встречался с итальянцами, то знаешь, что там в каждом городе свой язык или наречье, и людям приезжим трудно понять местных жителей.

– Странно как-то получается и непонятно. Забывается язык целого большого народа, а новый еще не появился.

– Наверное, появится, Арман. У нас во Франции тоже каждая провинция говорит на языке, который с трудом понимают в другой.

– И то верно. Да, наверное, многое можно узнать из книжек.

– Узнать можно все, Арман. Только не все могут позволить себе такое знание. Книги дороги, и редко кто может их себе купить. Да и мало кто умеет читать у нас. Ты хоть умеешь, Арман?

– Немного умел, но уже давно не пробовал. Может, и забыл уже.

– Лучше не забывай, Арман. Но главное не в этом, а в том, чтобы у человека был интерес, тяга к знаниям, а ее, видимо, надо или воспитывать, или иметь от Бога.

– Чудно ты говоришь, Пьер. Ведь ты иностранец, так ведь?

– Был, Арман. Теперь я настоящий француз. Я уже редко вспоминаю свою далекую родину, зато жену, детей не могу забыть и на один час. Как они там переживают мое исчезновение? С ума можно сойти!

Арман перестал досаждать Пьеру своими вопросами, видя, что тот на самом деле сильно переживает разлуку с семьей, хотя старается и не показывать этого.

Утром, как и обычно, появился надсмотрщик и ударом бича поднял пленников. Отец Бонифаций опять чувствовал себя неважно и замешкался на соломе. Его худое тело, изможденное не столько работой, сколько старостью и невзгодами жизни, прикрывала драная сутана. Ее лохмотья иногда мешали ему при ходьбе. Вот и сейчас он запутался в ее космах и упал.