Книга Очаровательная дикарка - Николь Джордан

Надеясь, что ему все-таки удастся ее образумить, Дэймон, не сводя с Элеоноры пристального взгляда, замотал головой.

— Я думаю, что ты рискуешь совершить ужасную ошибку, Эль, выйдя замуж за человека подобного Лаззаре. В тебе столько огня, столько жизни! И ты ведь не хочешь, чтобы все это было сломлено мужем, который просто не в состоянии оценить то, что делает тебя такой уникальной и необычной.

Она несколько раз порывалась что-то сказать, и наконец произнесла:

— Почему бы вам просто не позволить мне самой разобраться в собственных делах, Дэймон?

— Потому что я не желаю видеть, как ты приносишь себя в жертву, выйдя замуж не за того человека.

Ее глаза сверкнули.

— Вы не можете быть уверены, что он не тот человек.

— А, по-моему, так оно и есть.

Элеонора глубоко вздохнула.

— Жаль вас разочаровывать, лорд Рексхэм, но мне совершенно безразлично ваше мнение. Я полагаю, что вы займетесь собственным будущим, о своем же я позабочусь сама.

Догадавшись, что принц рассчитывается с торговцем, и покупка состоялась, она повернулась и пошла прочь, чтобы присоединиться к нему, а Дэймон остался стоять на месте.

«Совет заняться собственным будущим не так уж и плох», — размышлял Дэймон, наблюдая за тем, как она удаляется, горделиво расправив плечи. Он возвратился домой в Англию, понимая, что пришло время переосмыслить свою жизнь и решить, что делать дальше.

Но заглядывая в будущее, он, однако, не испытывал особой радости. Перед ним чередой представали годы, наполненные скукой и однообразием. Одинокое существование, намеренно лишенное чувств. Он будет предоставлен сам себе, и никто не посмеет тронуть его душу ни радостью, ни болью, ни каким бы то ни было еще переживанием.

И тут же Дэймон подумал, что он ведь именно так и планировал жить, и хорошо знакомое ощущение пустоты эхом отозвалось в его душе.

Однако пустота, которая преследовала его с момента гибели брата-близнеца, была полной противоположностью тому, что он переживал сейчас, после оживленного спора с Элеонорой. Одни только милые искры в ее голубых глазах заставляли его отчетливо ощущать эту разницу.

Он не чувствовал себя таким наполненным жизнью уже два года.

Горькая правда заключалась в том, что хотя Дэймону и нравилось дразнить Эль, заставлять ее сердиться, он предпочел бы вместо этого вызвать ее радость. И не было большего наслаждения, чем снова слышать ее смех, тот смех, которым она так щедро одаривала его во время их недолгого романа.

В памяти вдруг ярко вспыхнули две волшебные недели, которые он провел с ней в имении ее тетушки. Он вспомнил, как заразительно смеялась Эль, выиграв забег на лошадях. Вспомнил Дэймон и ее страстную реакцию в ответ на жаркий поцелуй, которым он наградил ее за победу…

Предавшись этим ненужным воспоминаниям, он почувствовал, как его охватывает нежность — опасное чувство, Дэймон знал это очень хорошо. «А сегодня еще и страсть», — подумал он, вспоминая утренний эпизод, когда Элеонора, совершенно забывшись, растаяла в его руках. Он не мог не отдавать себе отчета в том, что чувствует к ней неодолимое влечение и что ее сегодняшняя капитуляция вызывает в нем чувство гордости.

Она так старалась сделать вид, что ей все безразлично, но на самом деле, конечно же, наслаждалась его поцелуями, и в этом он был абсолютно уверен. Даже сейчас, два года спустя, между ними все еще пылал неудержимый костер, который был по-прежнему чрезвычайно опасен.

Дэймон понимал, что если бы он был мудрее, то подавил бы в себе даже ничтожное влечение, которое он испытывал к Элеоноре, и сосредоточился на том, как расстроить ее зарождающийся роман с принцем — этим похотливым сластолюбцем.

Вскоре Дэймону стало ясно, что Элеонора больше не намерена поддерживать с ним разговор. С принцем Лаззарой она, напротив, очень охотно обменивалась фразами, с радостью приняв его любезное предложение посетить вместе с ней главную лондонскую кондитерскую — кафе Гюнтера на Беркли-сквер, где они могли бы отведать классическое мороженое, а также мороженое с добавлением фруктов, которым славилось это место.

Однако когда компания покинула здание пассажа и направилась к карете его высочества, возникла непредвиденная проблема с их дальнейшим передвижением. Дело в том, что ландо принца оказалось безнадежно зажатым среди уймы других передвижных средств. Очевидно, чья-то телега, груженная репой, рассыпала по дороге часть груза, тем самым, заблокировав большую часть дороги, что, в свою очередь, вызвало пробку и перебранку между погонщиками, торговцами и кучерами.

Энергично жестикулируя, принц Лаззара умолял донну Элеонору немного потерпеть, пока он не разузнает, в чем тут дело.

— Конечно, ваше высочество, — быстро произнесла она, успокаивающе улыбнувшись.

Однако она была явно не в восторге оттого, что вынуждена в ожидании стоять на тротуаре рядом с Дэймоном, пусть даже под присмотром служанки. Элеонора хранила ледяное молчание, пока Дэймон с интересом наблюдал за нарастающей перепалкой между возницами, размышляя, следует ли ему вмешаться и попытаться предотвратить назревающую драку.

Совершенно случайно он увидел, что Лаззара, переходя улицу, попал в довольно неприятную ситуацию. Маленький темноволосый человек помчался за принцем и, поравнявшись с ним, бесцеремонно толкнул его на мощенную булыжником дорогу. Затем быстрым движением руки негодяй залез внутрь его камзола и извлек оттуда какой-то предмет, по виду похожий на кожаный кошелек.

Все произошло в мгновение ока. Лаззара лежал, неуклюже растянувшись, его лицо искривилось от пережитого шока и гнева, а карманный воришка что есть мочи мчался прочь. Моментально отреагировав, Дэймон со всех ног бросился в погоню за вором, в то время как встревоженная Элеонора, негромко вскрикнув, поспешила на помощь принцу.

Потеряв вора в толпе, Дэймон возвратился и обнаружил, что Элеонора на коленях стоит возле Лаззары. Она бережно помогала ему подняться на ноги, и ее обеспокоенность казалась искренней.

— Вы не пострадали, ваше высочество? — поинтересовался Дэймон с дружеским участием.

— О нет, — раздраженно бросил итальянец. — Мой кошелек! Этот подлец украл его. — Он разразился обильным потоком итальянских ругательств, которые, насколько было известно Дэймону, означали «черт», «мерзавец», а затем прибавил несколько еще более крепких словечек, поминая негодяя совершенно уж неприличной руганью.

Но потом, очевидно, вспомнив, что он не один, высокопоставленный вельможа оборвал тираду на полуслове.

— О, тысяча извинений, моя синьорина. Мне так стыдно за свои слова. Брань не для ваших нежных ушей.

При упоминании о ее нежных ушах Элеонора воздержалась от улыбки. Хотя когда ее взгляд случайно встретился с взглядом Дэймона, он увидел в ее голубых глазах искорки смеха. Однако она тут же снова стала серьезной.

— Ничего страшного, ваше высочество. Когда вы говорили на своем родном языке, я пропустила мимо ушей большую часть того, что вы сказали. В любом случае я, конечно же, слышала слова и похуже от моего брата и его друзей. Я ведь не вела столь же уединенный образ жизни, как женщины в вашей стране.