Книга Пятый ребенок - Дорис Лессинг

И вдруг всех троих объединило понимание, даже безнадежное смирение перед слепым роком. Мужчина кивнул и сказал:

— Что ж, пойду посмотрю…

— Я тоже пойду, — сказала Гарриет.

Тут он не на шутку встревожился.

— О, нет, — воскликнул он, — вы — нет.

Потом что-то сказал девушке, и та на удивление быстро побежала по коридору.

— Ждите здесь, — сказал он Гарриет и зашагал следом.

Увидев, что девушка свернула вправо и исчезла, Гарриет не задумываясь открыла дверь с правой стороны. Она успела увидеть, как мужчина вскинул руку, проклиная или предупреждая, и тут столкнулась с тем, что оказалось за дверью.

Гарриет стояла в начале длинной палаты, вдоль стен которой теснилось множество кроватей и кроваток. В кроватках были — монстры. Торопливо шагая через палату к дверям в противоположном конце, Гарриет увидела, что в каждой кровати и кроватке лежал младенец или ребенок, в котором человеческий облик безобразно исказился — у кого-то чудовищно, у кого-то — слегка. Младенец-запятая, гигантская голова качается на стебле туловища… Что-то вроде членистого насекомого, огромные выпученные глаза посреди окостеневших хрупких конечностей… Маленькая девочка, вся растекшаяся, плоть оплывает и тает — кукла с раздутыми мучнистыми членами, глаза большие и пустые, как два голубых озера, рот открыт, в нем виден маленький распухший язык. Долговязый мальчик перекошен — одна половина тела как бы свисает с другой. Один ребенок с виду показался нормальным, но потом Гарриет разглядела, что у него нет затылка — сплошное лицо, которое, казалось, визжало на Гарриет. Вереница уродов, почти все они спали, все — молчали. Их буквально до бесчувствия напичкали лекарствами. Нет, молчали все же не все: из кроватки, завешенной по бокам одеялами, доносились тоскливые рыдания. Тонкий прерывистый вой, уже где-то ближе, по-прежнему нервировал Гарриет. Пахло экскрементами — сильнее, чем дезинфекцией. Но вот она вышла из кошмарной палаты и оказалась в другом коридоре, параллельном первому и точно таком же с виду. В конце коридора показалась девушка, за ней мужчина, они шли в сторону Гарриет, но скоро свернули направо… Гарриет побежала, гулко топая по половицам, свернула в тот же проход и оказалась в тесной комнатке, где были каталки с лекарствами и медицинскими инструментами. Пробежав через нее, она выскочила в длинный коридор с цементным полом, вдоль которого по одной стене шли двери с зарешеченными смотровыми окошками. Молодой мужчина и девушка как раз открывали одну из дверей, когда Гарриет подошла сзади. Все трое тяжело дышали.

— Черт! — Мужчина злился, что Гарриет оказалась здесь.

— Вот уж точно, — сказала Гарриет, когда дверь отворилась в квадратную комнату из блестящего белого пластика, прикрепленного к стенам пуговицами, как подделка под дорогую кожаную обивку. На полу, на зеленом поролоновом матрасе, лежал Бен. Он был без сознания. Голый, замотанный в смирительную рубашку. Изо рта торчал бледный желтый язык. Тело мертвенно-белое, зеленоватое. Все — стены, пол, Бен — было вымазано экскрементами. Лужица темной желтой мочи вытекала из-под насквозь промокшей подстилки.

— Вам велели не ходить! — заорал мужчина.

Он взял Бена за плечи, а девушка — за ноги. По тому, как они обращались с ребенком, Гарриет поняла, что они вовсе не зверствуют здесь — дело было в другом. Таким образом — чтобы как можно меньше его касаться — они вынесли Бена из комнаты, пронесли немного по коридору и внесли в другую дверь. Гарриет вошла следом и остановилась, наблюдая. В этой комнате вдоль стены тянулись раковины, была огромная ванна и покатый цементный помост, заставленный пробками. Бена положили на этот помост, развязали смирительную рубашку и, отрегулировав температуру воды, стали мыть из шланга, насаженного на один из кранов. Гарриет смотрела, привалившись к стене. У нее был такой шок, что она просто ничего не чувствовала. Бен не двигался. Он лежал на бетоне, как дохлая рыба, девушка несколько раз переворачивала его, для чего мужчина на пару секунд переставал обливать, наконец Бена перенесли на другой помост, там вытерли и замотали в свежую смирительную рубашку из стопки.

— Зачем? — спросила Гарриет гневно.

Ей не ответили.

Ребенка — связанного, без сознания, с вывалившимся языком — вынесли из комнаты, пронесли по коридору в другую — там был цементный настил типа лежанки. Положив Бена, те двое выпрямились и перевели дух:

— Уф.

— Ну, вот он, — сказал мужчина.

Он секунду постоял, закрыв глаза, отдыхая от трудов, потом закурил. Девушка протянула руку за сигаретой — он подал. Они стояли, курили, смотрели на Гарриет замученными потухшими глазами.

Она не находила что сказать. Сердце у нее сжималось, как сжималось бы над любым из ее настоящих, любимых детей, ведь Бен выглядел гораздо более нормальным, чем когда-либо: его холодные недобрые глаза были закрыты. Он был жалок — а прежде он никогда не казался Гарриет жалким.

— Пожалуй, я заберу его домой, — сказала она.

— Как хотите, — сухо ответил мужчина.

Девушка поглядела на Гарриет с любопытством — будто мать была частью странного явления, которым был ее сын Бен, одной с ним природы.

— Что вы собираетесь с ним делать? — спросила она, и Гарриет услышала в голосе девушки страх. — Он такой сильный, никогда ничего похожего не видела.

— Никто из нас не видал ничего похожего, — сказал мужчина.

— Где его одежда?

Тут молодой человек презрительно рассмеялся и сказал:

— Собираетесь одеть его и везти домой просто так?

— Почему нет? Он был в одежде, когда приехал сюда.

Два санитара — сиделки ли, няньки, кто бы они ни были, — переглянулись. Потом оба затянулись сигаретами.

Мужчина сказал:

— Кажется, вы не поняли, миссис Ловатт. Сначала скажите, далеко ли вам ехать?

— Четыре или пять часов езды.

Он рассмеялся снова, над невероятностью ситуации — и ее, Гарриет, — и сказал:

— Выйдет он из отключки, и что тогда?

— Ну, он увидит меня, — сказала Гарриет и по их лицам поняла, что ведет себя глупо. — Ладно, что вы тогда посоветуете?

— Заверните его в пару одеял поверх смирительной рубашки, — сказала женщина.

— И гоните как черт! — добавил мужчина.

Трое постояли в молчании, глядя друг на друга долгими спокойными взглядами.

— Вот и попробуйте здесь поработать, — сказала девушка, кипя негодованием на судьбу. — Попробуйте. А я ухожу отсюда в конце месяца.

— И я тоже. Никто не выдерживает больше нескольких недель, — сказал мужчина.

— Все нормально, — сказала Гарриет, — я не собираюсь никому жаловаться.

— Вам надо подписать бумагу. Чтобы мы ни за что не отвечали, — сказал мужчина.

Но они долго не могли отыскать бланк. Наконец после долгой возни в шкафу достали полоску бумаги, отпечатанную на ротапринте много лет назад, в которой говорилось, что Гарриет освобождает учреждение от всякой ответственности.