Книга Заговор - Даниил Гранин

* * *

Ранние дневники Ольги Берггольц. Оказывается, у нее был роман с Геннадием Гором. Невероятно! Тот послевоенный Гор, которого я знал, — толстый, неопрятный, робкий, автор нескольких скучных повестей и хороших фантастических рассказов — был не способен на романы, а с Ольгой, кипучей, опасной на язык, тем более. Ее талант, ее взгляды, все не подходило Гору. И вот поди ж ты. Как меняла человека наша советская жизнь.

* * *

Наконец я добрался до этой книги Константина Симонова «Глазами моего поколения». Я давно слыхал о ней от Лазаря Лазарева, который был составителем и редактором этой книги. И она мне как раз попалась сейчас под руки вовремя. В сущности, эта книга — о Сталине. Я последнее время сравнительно много книг о Сталине читал и смотрел, в том числе работы Волкогонова, замечательную книгу Илизарова, московского историка, иностранные книги. Среди них немало интересных и удачных работ. Они сделаны на документах, снабжены анализом, психологическим, аналитическим и т. д. Там много догадок и, пожалуй, можно сказать, даже и немало сделано для создания образа Сталина. Но работа Симонова отличается от всех других подобных книг, а их накопилось уже сотни, изданных на Западе и у нас.

Симонов начиная с 1946 по 1953 год более-менее регулярно встречался со Сталиным как член Комитета по Сталинским премиям, это были ежегодные встречи для обсуждения кандидатов на Сталинские премии, а затем как кандидат в члены ЦК партии, и на встречах, которые Сталин время от времени устраивал с писателями. Но Симонов в отличие от всех других участников этих встреч обладал драгоценным чувством историзма, и, возвращаясь от Сталина, каждый раз аккуратно записывал все, что помнил, стараясь в точности передать те или иные слова, жесты, интонации, поведение Сталина, как он ходил вокруг стола, как он к кому обращался, на кого как смотрел и тому подобные детали. Дело в том, что в присутствии Сталина на этих встречах записывать ничего не полагалось, поэтому приходилось все это делать впоследствии и не так, как мы обычно иногда это делаем, спустя несколько дней или при удобном случае. У Симонова была чрезвычайная обязательность, он понимал законы человеческой памяти. Есть короткая память, непосредственная, сохраняющая свои впечатления день-два, часы во всяком случае, и более длинная, долгая память, которая помнит уже не столько детали, сколько впечатление, какие-то подробности исчезают, какие-то туманятся. Симонов понимал, что это скоропортящийся материал, и старался его сохранить как можно добросовестнее. Мало того что он эти записи приводит в своих воспоминаниях, но своеобразие заключается и в том, что он их комментирует уже в 1979 году, когда он пишет эту книгу, то есть спустя двадцать лет после этих записей. Комментирует, уже зная многое из того, что нам открылось и после XX съезда, и в последующие годы. Любопытно, что, да, какие-то вещи он переоценивает, какие-то вещи он опровергает. Опровергает, ссылаясь на все то, что мы узнали. Но вот что замечательно: основной массив его непосредственных впечатлений, полученных его глазом, его писательским чутьем. Они и составляет ту драгоценную достоверность и подлинность, которая позволяет ему откорректировать, дополнить образ этого человека. Ему не удается свести воедино те или иные противоречивые черты в одно логически целое, объяснимое поведение, но он к этому не стремится, он знает, что человек — это тайна, любой человек, а тем более человек такой гениальной хитрости, такой гроссмейстер политической интриги и, можно сказать, такой лицедей, как Сталин.

Я испытывал читательское наслаждение, да и писательское восхищение перед мастерством Симонова, который, как мне кажется, не отделывал свою рукопись, она написана с тем совершенством вдохновения, которое бывает в писательской жизни нечасто.

* * *

Элементарные магнитики в магнитном поле сразу выстраиваются, все одинаково ориентируются на север, на юг. Случайность исчезает. Так же как исчезает случайность в упорядоченном, ламинарном потоке, исчезают турбулентные завихрения. Земное притяжение упорядочило движение. Камень вернется вниз, в судьбе его не может быть случайного заброса на другую планету. Куда б его ни бросить, можно вычислить его траекторию. Можно узнать, где будет Сатурн, в какой точке через десять лет, будущее Сатурна, целой планеты, можно вычислить. Те, что подчинены воздействию полей или постоянных сил, те предсказуемы. Централизованное общество похоже на силовое поле.

* * *

В природе существует точное равновесие — уничтожения и производства. Это основное условие существования жизни. Имеется длинная цепь животных, насекомых, рыб, растений, каждое из которых существует как пища или средство существования для другого. Достаточно где-то прервать, нарушить эту взаимосвязь, и произойдет катастрофа. Представьте себе, что никто и ничто не уничтожает мышей, или мух, или слонов, дроздов. Естественные возможности размножения каждого из них таковы, что через какое-то время вся земля была бы населена мышами, дроздами и условия их жизни резко изменились бы. Природа мудро сохраняет это равновесие. Но она бессильна перед человеком, который разорвал цепь и, уничтожая один за другим ограничители своего размножения, расплодился невиданно.

* * *

«Когда я ничего не делаю, я больше всего работаю».

* * *

— Как ваша фамилия?

— Петров.

Начальник (рассеянно):

— Не знаю. Может быть, может быть…

* * *

Во времена Ветхого Завета Бог представлялся непознаваемым. Христос прояснил смысл жизни для многих.

* * *

Монархия дает уверенность, что так же как твои предки остались в истории, не только хорошие предки, но и плохие, со всеми своими пороками, так и ты останешься. В этой цепи каждое звено обязательно.

* * *

«Гибель Отечества» — пустая фраза, а вот гибель твоей деревни — катастрофа. Наша деревня погибла. С ней гибнут культура, история, природа.

* * *

Есть понятия неделимые. К примеру, совесть. Или она есть, или ее нет. Не бывает человек наполовину совестливым. То же относя к добродетели. Еще Вольтер заметил, что она тоже не бывает наполовину. Нельзя считать, что этот человек более добродетелен, чем тот.

Прекрасный наш философ Мераб Мамардашвили любопытно заметил насчет добродетели в искусстве: «Можно хотеть сделать романом добро, но добро романа есть просто хороший роман… И в этом своем качестве он не зависит от намерений автора…»

* * *

Сколько ни читал мемуаров — все не то. Много интересных, многие замечательно написаны, много ценных свидетельств, а все-таки не было того, что вот человек открылся, вот он был какой — Л. Н. Толстой («Детство. Отрочество. Юность») или М. Горький, или Ж. Руссо. Я, когда сам стал писать о себе, о своей войне, убедился, что те претензии, какие у меня были к другим, они такие же и к себе, к тому, что у меня получается, только еще больше этих претензий.

* * *

Вновь и вновь мы возвращаемся к истории библейского Иова. Господь ответил на его вопросы, но не для того, чтобы открыть ему причины испытания, всех бед, так, казалось бы, несправедливо постигших его. Не рассказал о своем споре с Сатаной, он лишь дал ему понять, как ничтожен человек перед могуществом Бога и как непостижимо это могущество.