Книга Товарищ Анна - Ирина Богатырева

И он выпил из своего фужера. Валька тут же опрокинул одним махом, будто только этого и ждал. Остальные замешкались, приходя в себя после услышанного. Потом стали чокаться, вразброд, недружно. Последней очнулась Анна, когда с ней чокнулся Стас, пригубила вино и поставила фужер.

— Я пойду, товарищи, — заторопился Сергей Геннадьевич. — Я в роли Деда Мороза сегодня. Надо еще поздравить другие горячие сердца. Веселого вечера!

— А пирог! — всплеснула руками Лиза. — Не попробуете? Ну, с собой возьмите, я отрежу.

Сергей Геннадьевич стал со смехом отказываться, продвигаясь из-за стола в коридор. Ребята зашумели, потянулись его провожать. Одна Анна осталась на месте, взгляд ее был темен. Валька сидел напротив нее и не сводил глаз. Потом протянул руку и коснулся ее пальцев.

— Хочешь, уйдем сейчас, — сказал он тихо.

Она очнулась и взглянула на него.

— Нет. Рано. Мы не все сделали. И сделаем, несмотря ни на что. Ты же видишь, что происходит: он струсил, — сказала она потом, и голос ее ожесточился. — Он понял уже, что мы готовы пойти дальше, и просто-напросто струсил. Это нельзя оставлять так.

Валька ее не понял. Хлопнула дверь, учитель ушел. Ребята стали возвращаться в комнату.

— Разливайте чай, самовар стынет. Прошу, товарищи, — говорил Стас. — Давайте веселиться. Нам действительно предстоит много работы в этом году.

Но все замялись, не зная, как теперь продолжать вечер. Повисла тишина. Потом подхватилась Лиза, принялась наливать чай из самовара — слишком суетно, слишком быстро, лишь бы скрыть возникшую брешь.

— Станислав Витальевич, — выдавил из себя Женя-студент. — У вас вроде как патефон был. Неплохо было бы музыку завести.

— Патефон, уважаемый Евгений Николаевич, относится к далекому будущему для таких небогатых домов, как наш, — сказал тяжелым голосом Стас. — По большей вероятности, мы его вовсе не увидим, подхваченные вихрем нашего смутного дела. Если же вы хотите музыки, то я сейчас гитару принесу, можно романсы петь.

— Ах, романсы! — захлопала в ладоши Лиза. — Я так люблю, когда поют. Сердце трепещет, как птенчик. Спойте, голубчики, пожалуйста! — попросила она непонятно кого.

Она так живо это сказала, что все пришли в себя. Стас быстро сходил за гитарой, пристроил ее на колене и стал неожиданно мягким голосом петь «Гори, гори, моя звезда». Слушали его внимательно, хлопали, Лиза вздохнула. Но потом сказала Анна глухим твердым голосом:

— Не такие песни надо петь, товарищи. Мы не имеем права ни на миг забывать о нашем деле и тех друзьях, кто сейчас в оковах. Конечно, шпионы рыщут, не соблюдая постов и праздников, и Станислав Витальевич очень рискует, что допустил наше собрание в собственной квартире. Но, несмотря ни на что, нам нельзя притворятся благодетельными гражданами, прислужниками царя и правительства. — Что ты предлагаешь, Анна, голубушка? — спросил обескураженный Стас. — Ты хочешь, чтобы мы грянули «Марсельезу»? — Не грянули, но хотя бы запели вместе, чтобы самим себе напомнить, кто мы такие есть. — И, не дожидаясь поддержки, она поднялась с дивана и запела:

Отречемся от старого мира,

Отряхнем его прах с наших ног…

Она пела хоть и негромко, но твердо, высоким голосом. И все вставали тоже и подхватывали вместе с ней, став серьезными. Поднялся и Валька, хотя не знал слов. Только припев всплыл из какой-то слежавшейся памяти, и он повторял его вместе со всеми:

Вставай, поднимайся, рабочий народ,

Вставай на войну, люд голодный,

Разливайся, клич мести народной.

Вперед! Вперед! Вперед!

Это всех оживило. Женя-студент взял гитару и спел на блатной мотив песню про Кровавое воскресенье, где был комичный поп Гапон. Все смеялись, а потом нахмурились: песня кончалась картиной расстрелянной демонстрации. Кто-то попытался спеть «Каховку», но его остановили, напомнив, какой на дворе год.

Дальше вечер покатил сам. Завязались разговоры, люди зажили непринужденно. Валька напрягал голову, пытаясь вызвать в памяти все, что он знал когда-то о России начала двадцатого века, но вспоминалась только литература: Блок, Ахматова, декаденты и акмеисты, всё, о чем когда-то с восторгом первооткрывателей рассказывали ему школьные учителя. Но здесь звучали другие имена, обсуждались другие события: говорили о русско-японской войне и ее итогах, о положении крестьян и рабочих на фабриках, о строительстве новых железных дорог, о Столыпине и Витте…

Валька заскучал. Пирог был съеден, шампанское давно выпито, а ничего нового на столе не появлялось, хотя Валька и думал сначала, что они просто стесняются учителя, пусть и бывшего. Тогда он вышел в коридор, где оставил свою сумку, и вернулся с коньяком и красным вином — все, что успел купить, убегая на встречу с Анной. Заметив это, она посмотрела осуждающе, но ничего не сказала.

— А что, — развел Валька руками и стал откупоривать паленый коньяк, — это господа могут одной идеей подогреваться, а простому человеку другое топливо надо.

«Простые люди» его поддержали, но не так активно, как он ожидал. Парни, одетые рабочими, выпили с ним, но стали морщиться и говорить: «Нет, не наше это, буржуйская штуковина, не привыкшие мы к этим французским штучкам». Валька не понял, от себя они морщатся или по роли, но пить с ним больше никто не стал. Он предлагал еще, кому-то подливал, но в конце концов остался с бутылкой один на один и не заметил, как уговорил ее.

Все это время Анна не подходила к нему и не разговаривала. Это его задевало. Внутри проснулась задавленная было обида, и как бы в отместку он решил не обращать внимания на Анну тоже, даже попробовал заигрывать с Лизой. Ему казалось, что со стороны не заметно, что он пьян, казалось, что ведет он себя как обычно, разве что стал более разговорчив, подходил к беседующим товарищам, слушал недолго их странные речи и говорил вдруг громко и до смешного искренне:

— Эх, мужики, как я рад, что познакомился с вами со всеми! А! Чаще надо встречаться. Давайте посидим где-нибудь на недельке, пивка возьмем. Хорошие вы все мужики!

Парни смеялись, усаживали его, кричали:

— Лизонька, принеси товарищу хотя бы хлеба! Разве нет ничего не кухне? Валентину закусить надо!

Стас громко вздыхал и хлопал Вальку по плечу, а тот пытался поймать его ладонь, пожать и признаться в чем-то искреннем и хорошем.

Потом за окнами раздалась канонада петард, и крики «Ура!» грянули со всех сторон — и с улицы, и с потолка, из-за стен, из подъезда. Валька тоже вскочил было и завопил: «С Новым годом!» — но его усадили со смехом. Он сам смеялся, ему казалось, что он всех веселит и все счастливы.

— С Новым годом, товарищи! — прогудел, перекрывая все, Станислав. — С Новым боевым годом!

Все подхватили его и трижды кричали «ура».

У соседей сверху во включенном во всю мощь телевизоре заиграл гимн России. Анна поднялась и затянула «Вставай, проклятьем заклейменный, весь мир голодных и рабов» , ее поддержали все, громко, уже не боясь ничего.