Книга Те, кто против нас - Борис Руденко

Вздохнув, Нестеров принялся рассказывать.

— Ну вот, пожалуй, и все, — закончил он спустя полчаса и одним глотком выпил остывший кофе. — А теперь скажите мне честно: неужели все, что со мной случилось, из-за этой проклятой статьи в журнале? Как вообще такое может быть?

— Не совсем, — покачал головой Магистр. — Хотя статья, разумеется, сыграла в вашей судьбе определенную роль. Но источник ваших главных бед все же не она, а та самая рукопись Барки, которую вы упомянули. Как, кстати, она точно называется?

— «Истоки небесные и земные, анналы света и тьмы, материя первозданная, укрытая Творцом от ока человеческого», — без запинки проговорил Нестеров и увидел, что Магистр и Гонта быстро и печально переглянулись друг с другом, а потом Магистр задал тот же вопрос, что два дня назад задавал и Гонта:

— Где она сейчас находится?

— Думаю, что в архиве, — ответил Нестеров.

— Сомневаюсь, — озабоченно пробормотал Магистр. — Хотя проверить все же не мешает, чем черт не шутит — вдруг повезет! Нет, вряд ли!

— Да что же в ней такого, в этой рукописи?! — воскликнул Нестеров.

— А вы разве сами ее не читали? — удивился Магистр.

— Рукопись зашифрована. Причем, как мне показалось, разными ключами. И я совсем недавно начал с ней работать. Я читал рукопись небольшими кусками, выбирая места, с расшифровкой которых мне удавалось справиться, — чуть-чуть вначале, кое-что в середине и немного в конце. Рукопись построена немного необычно. Диалог Барки с неким высшим существом (разумеется, вымышленным, — это просто авторский прием) перемежается его собственными монологами. Он довольно много рассуждает о людях и нелюдях. Кстати, насколько я понял, книга Барки написана раньше, чем трактат, на основании которого я написал свою статью. Следовательно, это именно Барка автор теории человеческих видов?

— Автор не он, — заметил Магистр. — И тот ваш трактат не написан, а переписан, скопирован. Но это неважно. Что вам еще удалось понять у Барки?

— В середине, насколько я понял, говорилось о каких-то путешествиях, совершенных вместе с тем самым высшим существом. А в заключительной части — но я с трудом разобрал только две первые страницы — упоминается о некоем устройстве, которое Барка называет принципикум. Нечто вроде философского камня, к тому же обладающего свойствами индикатора, позволяющего определять хищников.

Гонта негромко и как-то печально засмеялся, и Нестеров смутился:

— Вот именно! Полная ерунда!

— Я не над этим смеюсь, — возразил Гонта. — Ты действительно разобрался не до конца. Все обстоит ровным счетом наоборот. Чтобы идентифицировать хищника, нет никакой нужды в приборах или индикаторах. Во-первых, от него и так зверем разит за версту, любой селект… ну, это неважно. А во-вторых, они выдают себя своими действиями. Неужели вы, историк, затруднитесь в определении «хищник или нет» в отношении какого-нибудь славного правителя прошлого? Как отдаленного, так и не очень. Нет, принципикум — это действительно индикатор, но его назначение в идентификации не хищников, а селектов. Хотя я сильно сомневаюсь, что им удалось его создать.

Нестеров собрался было возразить: в рукописи речь все же шла именно о хищниках, в этом он был абсолютно уверен, но то, что его собеседников интересовало совсем иное, подтолкнуло его мысли в ином направлении.

— Я все понял! — быстро сказал Нестеров. — Ну, конечно, рукописи в архиве уже нет. Ее похитили те, кто меня посадил в тюрьму. Не понимаю, правда, почему они меня просто не убили. Это сейчас действительно очень просто… Но, значит, мне и теперь грозит большая опасность? Если они расшифруют рукопись…

— Боюсь, они ее уже расшифровали, — задумчиво произнес Магистр. — Вас упрятали в колонию после этой журнальной статьи потому, что они понимали, что мы ее тоже заметим. Полагаю, вас на всякий случай не трогали до тех пор, пока у них оставались сомнения в успехе дешифровки. Видимо, теперь эти сомнения исчезли, поэтому они предприняли попытку вас ликвидировать. Если это так, то опасность грозит всем нам без исключения. И дело тут не только в индикаторе.

— У них все равно нет карты, Магистр, — непонятно для Нестерова сказал Гонта. — Без карты они ничего не найдут.

— И мы тоже, — так же непонятно ответил Магистр. — Потому что у нас нет рукописи.

Нестеров кашлянул, безуспешно пытаясь привлечь к себе внимание, потом кашлянул еще раз — погромче.

— Вообще-то, рукопись есть, — осторожно проговорил он. — Не совсем, правда, рукопись, но практически то же самое…

И даже испугался накалу той надежды, которая одновременно полыхнула в глазах Магистра и Гонты.

* * *

«…дорогой Виталий Михайлович, как я и предполагал. Последний бивак экспедиции Художника расположился совсем рядом с искомой им Шамбхалой, о чем он — увы! — никогда не узнает. Дорога, точнее, тропинка в пределы гималайского Периметра, отыскалась, едва я прошел около километра. Это чрезвычайно воодушевило меня, поскольку все свои припасы и снаряжение я оставил на стоянке: рацион наш в последние дни сделался крайне скуден, я надеялся, что сокращение количества едоков послужит хоть какой-то компенсацией за мой „английский“ уход без извинений и прощания.

Защита Периметра оказалась столь мощной, что я ощутил ее присутствие задолго. Здешние селекты применили любопытнейший метод суггестии, попросту изымая из восприятия всякого приближающегося путника занятую ими часть пространства. Никаких тяжких душевных ощущений, никакого подсознательного запрета продолжить путь случайный человек здесь не испытывает, о чем бы ни твердили современные легенды. Он всего лишь не видит этого пути. Посему ничуть не удивляюсь, что Периметр просуществовал необнаруженным почти тысячелетие, несмотря на многочисленные предпринятые попытки его достичь. Впрочем, после шестнадцатого века, когда кто-то из местных князей с сильным вооруженным отрядом попытался найти и покорить Шамбхалу, таких попыток случалось немного.

Мое приближение хозяева Периметра также обнаружили без промедления, и вскоре я увидел двоих встречающих, неторопливо шагавших мне навстречу. Разумеется, они поняли, что из себя представляет их гость, и дружелюбно предложили мне воды и хлеба, чему, признаться, я был несказанно рад, поскольку испытывал и голод, и жажду. Однако мои попытки немедленно объясниться с ними успеха не имели: используемый ими язык или диалект, к величайшему прискорбию, мне был совершенно незнаком, хотя порой мне казалось, что я узнаю отдельные слова. Видимо, за прошедшие столетия язык внутри Периметра совершенно не менялся, тогда как вовне его, в лингвистике племен и народов произошли весьма заметные перемены. Забегая немного вперед, хочу сообщить, что языковая преграда была счастливо решена весьма скоро: в пределах Периметра проживает около десятка европейцев, англичан и французов, покинувших родные места несколько лет назад и овладевших здешним наречием в достаточной мере, чтобы служить мне в качестве переводчиков.

Гималайский Периметр представляет собой очаровательную зеленую долину с чрезвычайно ровным, благоприятным и устойчивым климатом, благодаря защищенности от ветров горными вершинами. Но прошу Вас поверить мне, Виталий Михайлович, что, обозрев это подобие Эдема с верхней точки дороги, по которой меня вели мои спутники, я тут же с огромным огорчением осознал естество ошибки, допущенной нашими дорогими коллегами и братьями.