Книга Время ацтеков - Владимир Лорченков

Не то чтобы мне было жалко легавого или я передумал насчет того, что он – тоже источник моих проблем. Нет. Все так. Он источник проблем. В том числе двух трупов. И мне его не жалко. Его нужно убить.

Но у меня есть веская причина этого не делать.

Я – не убийца.

– Не боги горшки обжигают, – говорю я.

– Поехали, – решаюсь я.

– С богом! – говорю я.

– Будь мужиком! – даю я себе пощечину.

– Вот так! – торжествующе говорю я.

Печь уже включена и раскалена. Я сворачиваю Первую как могу. Получается этакий колобок. Из-за джинсов возникают проблемы с ногами. О боже. Нет, не это, прошу тебя. Но в кабинете тихо. Я прислушиваюсь к запахам. Гари не чувствуется. Что же, если отсутствие Дьявола можно считать санкцией Бога… Я разворачиваю Первую и стягиваю с нее джинсы. И вообще все.

– Милый, – говорит мне Первая, – где тебя носит?

– Я без тебя уже затрахалась, – говорит она.

– Если ты понимаешь, о чем я, – многозначительно говорит она.

– Хи-хи, – добавляет она.

Я сглатываю и сажусь на пол рядом с трупами. Ну, почему этот сильный мужчинистый мужчина, этот треклятый легавый вырубился именно в тот момент, когда его так называемые сила и бесстрашие нужны нам больше всего?

– Ми-и-и-лый, – зовет Первая.

– Я думала о тебе, ммммм, – призывно тянет она.

– Это ТАК приятно, – тяжело дышит она.

И я с облегчением понимаю, что у нее голос Жени. А потом до меня вовсе доходит, что случайно – гребаная привычка носить мобильный в кармане! – нажал громкую связь.

– Женя, – тихо говорю я.

– Она самая, милый, – говорит она.

– Где ты? – спрашивает она.

– Я жду тебя, – говорит она.

– Приезжай, – говорит она.

– Мур, – заигрывает она.

Я ошалело смотрю на голый труп у себя в ногах и неожиданно для себя отвечаю:

– Мяу.

Кажется, я влюблен.

Первая пошла.

Я целую Первую в щеку и трамбую ее поплотнее, после чего захлопываю дверь. Напоследок я вижу, как по ее лицу течет что-то красное. Видимо, кровь. Но я уже так устал, что мне не страшно. Нужно побыстрее избавиться от всего этого и проваливать, понимаю я.

Женя между тем беседует со мной, что-то щебеча насчет визита в гости, который мы наметили на следующую неделю. Она говорит мне, что я:

а) очень милый, и когда перестаю стесняться людей, то могу быть даже душой компании;

* (Ах, милая, что ты знаешь о компаниях и их зловонных душах. Если жизнь и душа одного человека потемки неизведанные и болото гниющее, то что уж о нескольких сказать? Мне всегда на попойках становится страшно, когда наступают сумерки и лица неизвестных мне людей расползаются по комнатам, будто нежить. Мне кажется, страх перед одиночеством концентрируется в такие минуты в мозжечке каждого из них. И чтобы побороть этот страх, я начинаю вести себя непоследовательно, странно и весело. В результате все напиваются, как жители деревушки, специализирующейся на ограблении погибших кораблей, – весело, жестоко и до безумия. Я выпускаю джина из их бутылок, вот почему они любят меня и боятся.)

** (Я совершенно не боюсь, повторяю, видимо, от усталости. Два часа проходит, пока Первая сгорает так, что от нее вообще ни хрена не остается. Вообще, мать вашу! Я думал, такое только в фантастических фильмах возможно. И тут наступает неприятный момент. Вторая. Я не могу бросить девку с такими сиськами в топку, а надо, черт побери. Я примеряюсь несколько раз, после чего кошусь на легавого – он по-прежнему в глубокой отключке, мудак! – и думаю, а вдруг проснется. Потом думаю, да какая разница, на хрен. Потом думаю, что из-за крови меня стошнит и все удовольствие будет испорчено. Вдобавок я думаю, а может, если это любовь, мы обойдемся одной женщиной, а, Вторая?)

б) я хорошо трахаюсь;

* (Женя, Женя, поверь, дело тут не в умении, тут учись не учись, бесполезно. На механике не выедешь. Главное ведь ощущение того, что ты делаешь. И желание человека, который рядом с тобой. Я могу быть суперменом линии атаки, а могу и презренным сто двадцать восьмым номером. Женя, поверь, я настолько хочу тебя трахать, что для меня даже трахаться с тобой не главное. Видимо, это и правда любовь. Я готов даже повенчаться с тобой в церкви.)

** (Как бы неприятно мне ни было, я вынужден снова взять в руки молоток. Священник гораздо крупнее печи. Пилу пускать в ход я бы не хотел, потому что это снова кровь, а кровь – это следы.

Вторая все еще в углу – я решил предать ее тело огню последним. Итак, я беру в руки молоток и, слушая, как Женя положительно отзывается о моих качествах – человеческих и мужских, – ломаю священнику руки и сворачиваю его в совершенно невозможный узел. Под конец меня все-таки тошнит, но я успеваю сделать это в подобающем для блевотины месте – на газету под ногами легавого.)

в) она купила новое платье;

* (Я всегда любил женщин за умение раствориться в мире вещей, пробежаться по магазину, испытать единение всего своего существа с каждым куском ткани на вешалке, с каждым блестящим, а иногда и тусклым предметом – я бы отдал многое за возможность подобного саморастворения, мне нравится, что Женя такая. Давно у меня не было женщины, внезапно понимаю я. Было много Дырок, были Рефлексирующие Супруги, Мятущиеся Девицы были, а вот женщины – просто моей женщины – не было, и довольно давно. Я со стоном оборачиваюсь на легавого, но он – задолбал, блин! – так и не приходит в себя, срань. Почему все мужественные мужики на самом деле такие конченые слабаки, а? Юбку бы ему. Кстати, юбка похожа на сутану.)

** (Между прочим, священника тоже не существует в этом мире в оболочке тела. Я гляжу на Вторую и понимаю, что пора прощаться. Я треплю ее по щеке, целую в лоб, тискаю грудь. Черт! Как же все-таки жалко. Ну, что мне стоило забыть о приличиях и нормах? А сейчас уже, наверное, поздно. Чтобы сунуть в печь Вторую, приходится ломать суставы и ей. Если бы не страх утра и того, что в восемь часов сюда забегут, галдя, мальчишки в коротких – или что там они сейчас носят – штанишках, я бы сдался. Но у меня нет выхода. О Боже. О Мадонна. О великий народ ацтеков. Я налегаю на руку, и та наконец-то ломается. Я бы присунул тебе, Вторая. Прости меня. Я жертва, как и ты. Обстоятельства убили тебя и насилуют мою душу. Я люблю тебя. Я захлопываю дверцу. И плачу, усевшись на пол. Это, конечно, истерика, и мне нужно взять себя в руки. Интересно, что бы подумали про меня ацтеки, если бы увидели меня – хоть один. И покатит ли то, что я сегодня сделал, как жертвоприношение? Если да, то кому? Духу марихуаны – две женщины, духу трусости – один мужчина. И, если бы хватило сил и злости замочить легавого, – еще один пошел бы духу безмятежности. Ну, он сегодня останется голодным, мы же решили.)

г) я прекрасно трахаюсь, мы словно созданы друг для друга, ну, в этом смысле, ну, я понимаю, что она имеет в виду, я же еще и умница, так вот, именно поэтому она хочет, чтобы я поскорее приехал.