Книга Седьмое таинство - Дэвид Хьюсон

Патером может быть только один человек. Торкья прекрасно понимал, что это значит. Ранг Патера подразумевает лидерство, а не кровно-родственные отношения и, уж конечно, не любовь. Он всегда внимательно наблюдал, как ведет себя его собственный отец — примитивное, тупое диктаторское поведение, словно утверждавшее: здесь, у себя дома, я бог. Из повиновения ему проистекало ощущение знания и безопасности. Так оно и оставалось для Лудо Торкьи, пока мальчик не достиг возраста девяти лет. Тогда отец отправился на работу в доки Генуи и больше домой не вернулся. Год спустя, когда слабая и ни на что не способная мать решила, что он уже все забыл, сорвиголова тайком пробрался на пирс, где произошло несчастье, уставился на огромный черный подъемный кран, верхушка которого очень напоминала дурацкую ворону, и попытался представить себе, что тут случилось и каково это, когда видишь падающую на тебя злобную массу стали.

С этого момента и на всю жизнь Лудо возненавидел Церковь, тогда как мать каждый вечер хваталась за Библию, приникала к ней в надежде найти утешение в религии, которая — юный Торкья уже знал это совершенно точно — обошлась с ними безжалостно, позволив крану упасть.

Когда он поступил в Ла Сапьенца и начал изучать митраизм под внимательным присмотром мудрого и знающего Джорджио Браманте, то понял, чего ему недостает в жизни и как заполнить зияющую пустоту: только осознав, что такое долг, ответственность, лидерство, и обретя все это. Переломный момент настал, после того как он прошел процесс самоидентификации, и это сразу отделило его ото всех остальных, этих тупиц и недоумков. Когда-нибудь он тоже станет Патером, вольется в эту древнюю религию, ту, что хранит свои тайны под землей, но не делит с массами в огромных позолоченных дворцах. Здесь, в этом храме, открытом Браманте, все должно наконец сойтись воедино, и можно будет приступить к завершению дела, начатого давно погибшими легионерами восемнадцать столетий назад.

Не хватало только одной детали. Трус Винченцо подвел их всех, пошел наперекор собственной судьбе, что предписывала ему стать Кораксом, послушником, новичком — по сути дела, ребенком, если в древних книгах сказано правильно.

— И еще, — поспешно добавил Абати, вновь подходя к алтарю и намереваясь сделать что-то, чего Торкья не мог предвидеть. — Я не намерен терпеть все эти глупости.

К удивлению Лудо, в руке диггера вдруг оказалась клетка с птицей, он поднял ее повыше и открыл дверцу. Блестящий черный петух забил крыльями и низко, агрессивно закудахтал.

— Не трогай! — крикнул Торкья. — Я что сказал…

Дино продолжал возиться с клеткой.

— Лудо, сам подумай. Мы уже и так по уши в дерьме, даже без этих идиотских игр.

— Андреа! — заорал вдохновитель похода. — Останови его!

Изо рта Гуэрино торчал косячок. Здоровенный крестьянский сын был уже порядком одурманен.

— Чего?.. — промычал он.

Никто еще ничего не понял. В мозгу Лудо продолжали звучать слова Браманте. Как это, должно быть, ужасно — утратить свою религию. Стоять и смотреть, как ее вырывают прямо у тебя из рук, перед смертью лишиться последней возможности, что еще осталась у тебя на этой земле, — примириться со своим богом…

Абати открыл клетку и повернул набок, пытаясь вытрясти петуха, выбросить в эту сырую темноту.

— Не смей! — крикнул Торкья, направляясь к этому кретину в красном защитном костюме.

Хелиодромусы всегда носили красное. Они всегда завидовали положению Патера. Так и должно было быть. Пока Патер не умрет, им нет пути к возвышению.

Лудо на ходу незаметно поднял с одной из скамеек булыжник размером с кулак.

— Я что тебе сказал… — начал было студент и тут же замолчал, вдруг обнаружив, что отбивается от облака вонючих черных перьев, бешено мелькающих перед лицом.

Может, он закричал. Кто-то засмеялся. Судя по голосу — Тони Ла Марка. Перепуганный, вопя от страха и ярости, петух вцепился когтями в темя Торкьи, взвился в воздух и метнулся к выходу, бешено молотя по воздуху крыльями. Его клекот металлическим звоном разлетелся по каменному помещению, эхом отдаваясь от стен.

Торкья уже не помнил, почему выбрал птицу черного цвета. Петух был чем-то похож на ворону, крылья и ноги торчали в стороны. Словно маленькая и издевательская копия того подъемного крана.

Иногда Лудо сам не мог понять, почему делает то или это. Когда он совладал с дыханием, то понял, что стоит на коленях, уставившись в окровавленное лицо Дино Абати, и прижимает этого типа в красном костюме к земле.

Не то чтобы это было нужно. Глаза диггера уже остекленели, он выглядел как мертвец. Рот раскрыт, челюсть отвисла, не двигается. Лупо не помнил, как ударил Хелиодромуса, и это означало, как стало теперь ясно, что бил этим самым здоровенным и зазубренным камнем, который по-прежнему сжимал в руке. Бил прямо по черепу, раз за разом все сильнее.

Остальные столпились вокруг. Никто, кажется, не горел желанием сказать хоть слово. В помещении здорово воняло — и наркотой, и петухом, и потом, и страхом.

— О Господи, Лудо, — в конце концов вымолвил Тони Ла Марка. Ну кто еще — конечно же, Тони Ла Марка! — Ты его, кажется, убил…

Патер снова посмотрел на сокурсника. У того из носа текла кровь. Вот пошла сильнее, потом кровотечение прекратилось. Диггер дышал. Видимо, просто валяется в нокауте. Вот и все. И тем не менее высказать свою точку зрения удалось. И получилось поставить себя выше всех, как и следует поступать Патеру.

Торкья оглядел всю группу, продолжая сжимать в руке камень. Патер должен управлять. Только так оно и работает.

— А теперь слушайте. Все вы, слушайте.

Студент почувствовал, что говорит совершенно другим тоном, чем прежде. Словно стал старше. И в его голосе появились властные нотки.

— Если вы заявите, что это сделал я один, вам никто не поверит. Потому что я скажу, что мы делали вместе. Это касается всего.

— Лудо, — простонал Гуэрино, глупо, жалобно, как-то по-деревенски, — это нечестно!

— Делайте так, как я сказал, — велел глава экспедиции, возвысив голос до командного тона, который, как он надеялся, копирует манеру Джорджио Браманте. — Неужели это так трудно? Если будете держаться меня, все сойдет вполне благополучно. Но если нет…

От этого момента зависело все последующее. Их было больше. Они могли просто уйти отсюда и потом растрепать ребятам с факультета. Наябедничать Джорджио Браманте. Эта мысль вызвала у Патера приступ страха, но одновременно и глубокого внутреннего удовлетворения, даже радости предвкушения.

Дино Абати застонал под ним, заморгал, открывая глаза.

Торкья вновь поднял камень и замахнулся, словно намереваясь ударить Абати по голове еще раз.

— Выбор за вами.

Все переглянулись. Потом Сандро Виньола, самый маленький и самый умненький, но все равно тупой, насмерть перепуганный тинейджер, набрался мужества и заговорил: