Книга Золотой Лингам - Сергей Юдин

Шли годы, старик стал подумывать уже и о женитьбе и об устройстве прижитых им с Храмовой детей, как вдруг разразилась гроза: верный холоп его, Архипка Прохоров, донес барину об измене, поведав тому, будто спуталась Лизавета с родным сыном Льва Аркадьевича от покойной супруги – Василием Львовичем! Старик вначале не поверил своему рабу, отнесясь к словам его, как к навету, но, получив неопровержимые доказательства преступной связи, впал в неописуемую ярость и дал полную волю своей природной свирепости: Лизавета была отправлена на съезжую, бита кнутом, а после заточена в холодный погреб; с собственными же своими незаконными отпрысками злодей управился еще круче, противно всем правилам записав сына в рекруты, а дочь насильно выдав замуж за крепостного – того самого Архипия Прохорова!

Результаты зверств сего уездного Гелиогабала были трагичны. Несчастная Лизавета Храмова, каким-то образом бежав из своего узилища, бросилась в омут и утопилась, а через недолгое время сын самодура – Василий, узнав о том, повредился рассудком.

Однако, по словам нашего мемуариста, расплата настигла и самого злодея. Отец Лизаветы – приходской священник апухтинского храма Успения Пресвятой Богородицы, не найдя на него управы у властей предержащих, будто бы принародно предал старого барина анафеме, обрекая его смерти без покаяния, и, заодно, проклял всех его потомков, призвав Господа «сокрушить разум их».

Конечно, о том было доложено архиерею, священник лишился прихода и был сослан в дальний монастырь, но тем же летом Лев Аркадьевич Павлов утоп в пруду, а безумие стало косить его наследников с необыкновенной регулярностью.

Впрочем, признаюсь, о гибели своего прадеда Филагрий Иванович рассказывает довольно неправдоподобные, на мой взгляд, вещи, тем самым заставляя усомниться и в достоверности описанных им предшествующих событий: по его словам, старик едва ли не стал жертвой некоего апокалиптического Зверя!

Якобы все тот же дворовый человек Архипка, сыгравший столь зловещую роль во всей этой истории, незадолго до собственной смерти в 1859 году, поведал автору о случившемся летом 19-го года и перед святыми образами побожился в правдивости своих слов.

По его свидетельству, старый барин, несмотря на преклонные уже лета, не изменял похвальной привычке к физическому моциону и ежевечерне до поздней осени, даже в холод и непогоду, по несколько раз переплывал из конца в конец обширный парковый пруд.

И вот как-то раз, когда во время очередного заплыва своего хозяина, Архипий Прохоров дожидался его на берегу с сухой одеждой и благовонными маслами для умащения тела, он стал очевидцем престранного и жуткого зрелища. Едва доплыв до середины пруда, барин неожиданно пронзительно закричал и ушел с головой под воду, затем столь же внезапно появился из-под воды совершенно в другой стороне пруда и, не переставая громко вопить, невероятно быстро помчался по водной глади к берегу, при том что руки его в это время были воздеты вверх и он отчаянно размахивал ими, будто пытаясь взлететь! Оказавшись почти у самого берега, он успел крикнуть Архипу страшным голосом: «Руку! Руку дай, хамово отродье!» – и немедленно вновь исчез будто в водовороте. Так повторялось несколько раз, причем старик внезапно выныривал то в одном, то в другом месте пруда, словно неведомая сила таскала его под водой с нечеловеческой скоростью. Наконец, он последний раз показался в центральной, самой глубокой части водоема, хрипло выругался и уже навсегда погрузился в пучину.

Тогда только Архипий очнулся от поразившего его со страху столбняка и бросился бежать к дому за помощью.

Ну а дальше, если верить словам того же Прохорова, когда он вместе с подмогой вернулся к пруду, бездыханное тело его барина, грузно покачиваясь, плавало в прибрежных камышах. Вытащив его из воды, пораженная ужасом дворня обнаружила, что все оно носит страшные отметины чьих-то острых зубов; особенно пострадали ноги, которые были прокушены в некоторых местах едва ли не насквозь.

Спустя короткое время все в округе судачили о том, что старый греховодник был растерзан неким Зверем из Бездны, в которого не иначе как вселилась неприкаянная душа несчастной самоубийцы – Лизаветы Храмовой, дабы отомстить своему мучителю, погубившему ее и собственных чад.

Вот такая вот легенда о проклятии рода Павловых, – закончил свой рассказ Костромиров, устало откинувшись на спинку стула. – Не слишком-то правдоподобная, зато вполне в духе излюбленного тобой жанра, – продолжил он, обращаясь к Рузанову, – не находишь? Кстати, дарю название: «Проклятие рода Павловых», или, лучше, – «Проклятый барин», по-моему, ничего, а?

– За название спасибо, – отозвался Алексей, – а вот что касается неправдоподобия, тут я готов с тобой поспорить. Думается мне, что не далее как сегодня я имел удовольствие воочию лицезреть сего пресловутого монстра.

Глава 13

СУТЬ ИНДУКТИВНОГО МЕТОДА ГОРИСЛАВА КОСТРОМИРОВА

Когда Алексей поведал Костромирову и Гурьевой свое сегодняшнее приключение и подробно живописал «явление» Анчипки, те были заметно ошарашены. Танька, однако, посматривала на Рузанова с едва скрываемым недоверием, видимо, раздумывая про себя, не отнести ли его рассказ к игре ума и фантазии и не розыгрыш ли это.

Игоревич, напротив, не выразил ни малейшего сомнения в словах своего друга, и вскочив из-за стола, возбужденно заметался по комнате, меряя ее шагами из угла в угол.

– Феерично! – произнес он, наконец остановившись и потирая руки. – Это в корне меняет дело! Так какого, ты говоришь, он был размера?

– От головы до хвоста – метра четыре с половиной, не меньше, – отвечал Рузанов.

– Да, крупный экземпляр. У нас таких, наверное, лет двести не вылавливали…

– Это вы, ребята, о чем? – поинтересовалась Гурьева, переводя удивленный взгляд с Алексея на Костромирова.

– А ну-ка, сможешь мне нарисовать своего Анчипку? – спросил Горислав, игнорируя недоумение Татьяны. – Вот, возьми бумагу и карандаш. Ты ж вроде неплохо рисовал.

– Попробую, – нерешительно сказал Алексей и принялся наносить на бумагу какие-то штрихи. – Только не нависай надо мной, а то ничего не получится.

– Ладно, ладно. Не мешаю. Твори, – сказал Костромиров и отошел в сторонку. Но уже через пару минут нетерпеливо вернулся к столу: – Ну что? Готово?

– Сейчас, не гони! – отозвался Рузанов. – А пасть как, открытой или нет рисовать?

– Что? Да, как хочешь. Или – нет! Нарисуй и так и эдак. В общем, как видел, так и рисуй.

Получив готовый рисунок, Игоревич довольно продолжительное время молча его рассматривал, постукивая костяшками пальцев по дубовой столешнице и бормоча себе под нос что-то не вполне понятное: «Голова… голова великовата… со страху, должно быть… ага, жаберные крышки… плавник – смещен, правильно… зубы…», потом вдруг весело рассмеялся и бросил листок Таньке:

– На-ка, вот, посмотри. Что скажешь?

Гурьева с интересом взяла Рузановский набросок, но, посмотрев, только пожала плечами: