Книга Игра на выживание - Патриция Хайсмит

— Я был у Эдуардо Паррала и Карлоса. Я сказал им, что невиновен, но не знаю, поверили ли они мне. Разве можно узнать, верит тебе человек или нет? — Его голос дрогнул, в нем появились истерические нотки. — А ты, Тео? Ты веришь в том, что я невиновен?

— Я тебе верю, Рамон, — соврал Теодор, не зная, что может натворить Рамон, если он скажет ему правду, признается в том, что сам не знает, чему верить. Ему было интересно, как Эдуардо отреагировал на подобный вопрос. Эдуардо был молодым и способным художником. Это был добродушный парень, который, хотя возможно, и сам был тайно влюблен в Лелию, однако это не мешало ему поддерживать добрые отношения с ним и с Рамоном. Теодор не мог себе представить Эдуардо во гневе, но только как он воспринял подобные оправдания? Теодор подошел к тележке, на которой были расставлены бутылки с выпивкой и налил два стакана, один из которых затем отнес Рамону.

— Вот, выпей. Тебе это поможет. Ведь у тебя, наверное, за целый день не было ни капли во рту, да?

— Нет. Нет, спасибо, Тео. Не хочу виски.

— Тогда, может быть, чаю?

— Нет. — Рамон энергично тер ладони о брюки.

— А Карлос тебе что сказал? — спросил Теодор.

— Он был каким-то притихшим. Я не знаю, что он говорил. А потом он выпил два стакана крепкого виски и приказал мне заткнуться. Он сказал, что это оскорбляло светлую память Лелии. Представь себе! Потом Изабель попыталась успокоить его и стала извиняться передо мной за него, потому что он, наверное, начал напиваться ещё задолго до моего прихода, а уж когда я уходил от них, то он и вовсе уже на ногах не стоял.

— Ничего удивительного… Карлосу она тоже нравилась.

Рамон рассмеялся.

— Она? Карлосу нравится любая симпатичная мордашка. Но он не имеет никакого права затыкать мне рот. Я пришел к нему, как к другу. Теперь же я навсегда вычеркну его из списка своих друзей. В этом своем университете, он окончательно впал в детство. Он ведет себя не как мужчина, а как сопливый мальчишка, который во все зависит от жены! И у него ещё хватает наглости приказывать мне заткнуться!

Теодор ответил не сразу.

— Знаешь, меня Карлос тоже иногда раздражает. И зря ты пошел к нему, Рамон. Не надо было этого делать. Я, конечно, понимаю, мы все понимаем что ты очень расстроен тем, что тебя допрашивали в полиции. Там тебя обвиняли, всячески оскорбляли, а потому ты теперь задался целью во что бы то ни стало убедить всех в том, что ты невиновен. — Теодор чуть заметно улыбнулся.

Рамон со злостью глядел на него.

— По-твоему, это очень смешно? Ты только погляди на себя. ТЫ же совсем не огорчен, не так ли? Держу пари, что ты ни слезинки не проронил по Лелии!

— Я просто хочу сказать, что я прекрасно понимаю, каково тебе сейчас, Рамон. Артуро сказал, что у тебя возникли проблемы со сном. Если тебе нужно снотворное, то у меня есть хорошее лекарство.

— Не нужны мне никакие таблетки.

А в самом деле, что ему нужно, вдруг задумался Теодор. Неужели он ожидал, что они бросятся друг другу в объятья и начнут оплакивать Лелию, причитая о том, что она значила в жизни каждого из них? Он протянул пачку американских сигарет, но Рамон лишь молча покачал головой.

— Ты сейчас живешь у себя или у Артуро?

— У себя. Артуро пришел вчера вечером и остался на ночь.

Теодор мучительно поморщился при одном лишь воспоминании о жилище Рамона. Квартира состояла из одной-единственной комнаты с высоким потолком, в уголке которой была устроена импровизированная кухня. Туалет находился в конце общего коридора. Стены комнаты украшало несколько ярких картин, нарисованных Лелией, и когда Рамон пребывал в хорошем расположении духа, то его жилище совсем не казалось мрачным. Однако, стоило лишь Рамону впасть в меланхолию, как буквально на всем появлялась печать серости и уныния, и тогда сразу бросалась в глаза серая стена соседнего дома, на которую открывался вид из окна, и ужасная люстра под самым потолком, и обшарпанная, купленная где-то по случаю подержанная мебель.

— Ты ведь совсем не переживаешь, не так ли? — спросил Рамон, затягиваясь своей тонкой сигареткой и выпуская дым из ноздрей.

— Есть вещи, которые вовсе необязательно выставлять напоказ перед всеми, — ответил Теодор в свою защиту.

— Значит, теперь я — «все»? Я, кого раньше ты называл своим лучшим другом?

— Я по-прежнему считаю тебя своим другом. Надеюсь, помощь адвоката тебе пригодилась.

— О, да. Адвокат. Он просто стоял рядом и молча слушал, пока меня не закончили допрашивать.

— Но ведь в любом случае, ты там не задержался, Рамон.

Рамон поглядел на него из-под покрасневших, воспаленных век и горько усмехнулся.

Теодору хотелось сказать что-нибудь такое, чтобы с лица Рамона исчезло это злобное выражение. Теодор думал о том, что Рамону просто страшно. Вот почему он старался оправдаться перед всеми, настойчиво уверяя всех подряд, что он не убивал Лелию. Ему было страшно, потому что много раз в минуты гнева во время размолвок с Лелией, он, должно быть, представлял себя делающим то, что сотворил с ней убийца — а, возможно, это был сам Рамон. Теодор хотел тихо спросить Рамона теперь, глядя ему в глаза, был ли это он или нет, но побоялся. Теодор взглянул в сторону лестницы, ведущей наверх. Иносенсе хотелось увидеться с Рамоном, но так и не дождавшись его, она, в конце концов, поднялась к себе, и наверное, уже спала.

— Что ж, дон Теодоро, я рад увидеть, что вы в полном порядке, и вас ничто не тревожит. Ты же никогда не хотел жениться на ней, не так ли?

— Я вообще не собирался жениться, ни на ней, ни на ком-либо еще. Но это отнюдь не умаляет моей любви к Лелии, — ответил Теодор.

— Лелия была всего лишь симпатичной девчонкой, что попалась тебе на пути во время одного из твоих путешествий. Симпатичная туземка с талантом к рисованию.

— Лелия значила для меня гораздо больше. Ты сам не знаешь, что говоришь.

Дрожь Рамона унялась, хотя он так и не притронулся к выпивке.

— Может быть, теперь, когда её не стало, она кажется тебе ещё ближе, чем раньше, когда она была жива. Ты же сам говорил, что все определяет сознание. Ты не такой, как мы все, Тео. И в этом все дело.

У Теодора не было ни малейшего желания вступать в дискуссию на тему католического и протестантского мировосприятия, или, того хуже, на темы разногласий между католиками и экзистенциалистами, которые, в представлении Рамона, были сплошь людьми бессовестными и беспринципными. И все это лишь потому, что он, подобно Рамону, не испытывал угрызений совести за то, что состоит в любовной связи, не освященной узами законного брака!

— Постоянно уезжал куда-то по своим делам и бросал её одну, — продолжал Рамон, как будто разговаривая сам с собой.

— А ещё чаще брал вас обоих с собой. Я тоже любил её, Рамон.

— Я верю тебе, Тео. Просто какая-то странная это была любовь. Ты уговаривал меня жениться на ней, а её — выйти за меня замуж. Помнишь?