Книга Расследование смерти мадам Бовари - Филипп Думенк

«Все так добры ко мне!» — восклицал он.

Не забывая о следах, ведущих в Юшет, и не отказываясь от версии о самоубийстве, Реми решил снова задать врачу вопросы по поводу мышьяка и письма Эммы.

— Мышьяка у меня нет, — стоял на своем Шарль. — Если бы он был мне нужен, я выписал бы рецепт.

— Ну а письмо? Как вы догадались, что оно в секретере?

— Именно туда она складывала свои личные бумаги. Вот я подумал, что, может быть…

Шарль даже удивлялся тому, что проводится следствие. Если кто и был ответственным, говорил он, то кто же, как не он? Пусть он хоть тысячу раз невиновен, но не ложится ли на мужа вина, если его жена кончает жизнь самоубийством?

Реми не мог не улыбнуться его словам.

— Шарль, даже если так, то такой муж точно не является тем, кого мы ищем. Во всяком случае, полиции подобное не касается.

Он снова расспрашивал Бовари, как прошел его день 23 марта, чем он занимался. Тот отвечал, не краснея и не путаясь. Утром, как обычно, он сам оседлал лошадь, чтобы ехать на консультации. Он не видел объявление об аресте дома, прикрепленное на столбе крытого рынка и, лишь вернувшись домой, узнал об этом от служанки.

Все это было для него как гром среди ясного неба: он вернулся и увидел, что еда не приготовлена, огонь не разожжен, жена исчезла, служанка в слезах, а дом выставлен на продажу. Бовари плакал и несколько раз чуть не лишился чувств. Наконец он взял себя в руки и решил, что Эмма, наверное, отправилась в Руан (она последнее время частенько туда ездила, чтобы брать уроки игры на фортепьяно) и вернется дилижансом с Ивером. Бовари не мог усидеть дома и, несмотря на снег, пошел пешком по дороге, которая ведет от Ионвиля к руанскому тракту. Он прошел добрую половину лье, но не встретил ни «Ласточку», ни свою жену. Потеряв надежду, он вернулся домой и обнаружил там Эмму, которая была необычно спокойна. Видимо уже приняв яд, она лежала в постели и отказывалась говорить.

— Это было ужасно, — говорил Шарль. — Она была бледна как смерть, ее тошнило, она кричала и билась от боли. Эти губки, кувшины, тазы!.. Вот тогда, взломав замок ее секретера, я и обнаружил письмо.

— В котором часу вы были на большой дороге? Кто-нибудь вас видел?

— Должно быть, часов в пять вечера. Была уже почти ночь. Нет, я никого не встретил, кроме одной кареты, ехавшей в сторону Руана. Я почти сразу же вернулся.

Покидая Шарля, Реми вынужден был наблюдать слезы его матери, которая захотела проводить его до двери. Спускаясь с ней по лестнице, он вспомнил о следах на снегу. Были ли они оставлены теми ботинками, которые дʼЭрвиль видел на ногах Эммы? Где они теперь? Нужно сравнить их с отпечатками.

Мать Шарля прекрасно помнила ботинки. Ей их вернули, когда раздевали покойную, и она положила их грязными в стенной шкаф, в самый низ. Недавно она хотела бросить их в огонь, но Шарль помешал это сделать — он желал сохранить все ее платья и остальные вещи.

— Могу я взять на время эти ботинки?

— Да, конечно, если вы их вернете.

Забрав ботинки, Реми сразу же помчался на лошади к тем следам, которые обнаружил во время прогулки. Как выяснилось, отпечатки полностью соответствовали ботинкам Эммы. Значит, это действительно была она!

События, в его представлении, происходили следующим образом: во второй половине дня Шарль ходил туда-сюда по руанской дороге, надеясь встретить свою жену, а в это время, получив от Родольфа отказ, Эмма направилась к Омэ и достала яд.

«А кроме того…» — словно какой-то голос шепнул ему на ухо. Будто Делевуа. Странно…

3

На следующий день, когда Реми, расположившись за одним из навощенных столов в большом зале, собрался снова составить отчет для Делевуа, у двери «Золотого льва» вдруг звякнул колокольчик и показалась раскрасневшаяся физиономия аббата Бурнизьена.

Судя по всему, кюре забыл о своих предубеждениях, касавшихся публичных мест, и, потирая руки, подошел к огню.

— Хороший огонь — настоящее счастье! — сказал он. — И что удивительно, Бог приберег его для нас, грешных, в то время как по описаниям Рая, которые я читал, ничто не предусмотрено для согревания избранных! Скажите-ка мне, молодой человек, вы что, вовсе не были на улице сегодня утром?

— У меня работа.

— Если бы вы вышли из дома, то увидели бы нечто интересное. Погода меняется. Флюгер на церкви повернулся, ветер поднимается со стороны берега Сен-Жан. Снег тает — оттепель. Скоро река освободится ото льда. Эта затянувшаяся шутка зимы наконец закончилась!

— Да уж, пора бы! Кто бы мог представить подобную погоду в Нормандии в марте?

— Уже сколько времени все встало с ног на голову, — пробормотал кюре. — Адам тоже это заметил после своей ошибки. — Он упорно хотел встретиться взглядами с Реми. Похоже, он искал предлог, чтобы перекинуться с ним несколькими словами. — А похороны в тот день прошли неплохо, хотя и были подготовлены на скорую руку, — продолжал он. — Вы с вашим патроном присутствовали на них. Вам понравилось? То есть, я хотел сказать, вы нашли там то, что искали?

— Весь Ионвиль присутствовал там, но не слишком много было пролито искренних слез.

— Слез? Да кому же особенно было плакать об этой грешнице? Да, в самом деле, кроме Бовари и маленького Жюстена никто и не плакал.

— А почему Жюстен плакал? Ему было в чем себя упрекнуть?

— Нет, конечно, нет! Просто за его слезами скрывалась другая история. Но не знаю, должен ли я вам ее рассказать. Это не для полиции. Сердечная драма.

— Лучше рассказывайте, чтобы вас не обвинили в отказе от дачи свидетельских показаний.

Аббат бросил на него лукавый взгляд.

— Так вот, хотите верьте, хотите нет, но этот дьяволенок был тайно влюблен в мадам Бовари. Да! Он без конца торчал у нее в доме, крутился вокруг ее юбки, держал мотки шерсти, когда ей приходила охота распутывать пряжу. И этот болван Омэ, видя, что парень все время норовит пойти к Бовари, решил в конце концов, что тот влюблен в Фелисите… Вы представляете? В Фелисите, служанку Эммы! Я-то знал правду, потому что исповедую молодежь.

— А как же тайна исповеди, господин кюре?

— О, это никакая не тайна исповеди, это просто маленький секрет. Однажды он мне об этом сказал, как о самой простейшей вещи в мире. И представьте, даже не попросил отпущения грехов! Он любил мадам Бовари ангельской любовью и сокрушался, что она ничего не замечает. Он бросился бы в огонь, если бы только она его об этом попросила!

— До такой степени, что мог совершить недозволенные поступки?

— Недозволенные?.. Нет, это бедное дитя слишком невинно для этого! О каких недозволенных поступках вы говорите?

— Ни о чем особенном. И вы правы: он еще совсем дитя.

Послышался бой часов на колокольне, а вслед за ним раздались удары колокола. Аббат погладил себя по животу.