Книга Холодная ярость - Дмитрий Петров

Поскольку к этому моменту в аудитории устанавливалась гробовая тишина, Инна Менделевна говорила многозначительно:

– Вы правильно поняли, друзья. Корчак наотрез отказался выходить, остался вместе со своими воспитанниками и поехал в Освенцим, где и погиб.

После чего Инна Менделевна задавала свой второй вопрос:

– А как поступил бы каждый из вас в той ситуации? Не надо отвечать: просто подумайте. Подумайте о двух вещах: что чувствовал в те минуты Януш Корчак, и еще подумайте о том, что вы тоже Имеете дерзновение называть себя педагогами.

Эти свои два вопроса Инна Менделевна задавала многим поколениям студентов, прошедшим через ее руки, и таким образом приводила в немалое смущение тысячи из них. Никто не любит слишком высоко поднятых планок. А Инна Збарская была именно таким человеком: в служении детям она ставила планку одинаково высоко для себя и для всех остальных коллег и студентов. И не желала ничего слышать ни о каких компромиссах…

Она ничего не боялась и ничего не желала в жизни, кроме служения интересам детей. Квартира у нее была, степень доцента имелась, а о профессорской Инна Менделевна, скорее всего, и не задумывалась – ее это не интересовало. Ну как бороться с такой женщиной?

Добряк ректор несколько раз пытался образумить Збарскую, он даже искал к ней разные подходы, но она не давалась в руки. А когда ректор, оговорившись, назвал ее Инной Михайловной, то просто взорвалась.

– Не Михайловна, а Менделевна, – отрезала она прилюдно. – Моего папу звали Мендель Пейлатович, он погиб на фронте в сорок первом под Москвой. Мне нет нужды примазываться.

А в советские времена во всех анкетах в графе «национальность» Инна Менделевна издевательски писала: «да» – и ставила жирную точку, совершенно выводя из себя кадровиков и прочее начальство.

С Мариной у нее не сложились отношения. Во время школьной практики Збарская придирчиво присматривалась ко всем студенткам, и Марина ей не нравилась. А это было опасно, потому что строптивая доцентша вполне могла утвердиться в мысли о том, что данная студентка станет плохой учительницей и повредит детям. А это уже, в свою очередь, означало, что Инна Менделевна ляжет костьми, чтобы помешать незадачливой студентке стать учительницей. Со всеми вытекающими последствиями…

В конце практики у них с Мариной состоялся крупный разговор.

– Вы не любите детей, – строго и твердо сказала Збарская, буравя Марину проницательным взглядом. – Это очень плохо. Очень. Поэтому за практику я ставлю вам три.

Для Марины это была первая тройка за все годы учебы. Ошеломленная несправедливостью, она решила поспорить.

– Но я люблю детей, – стиснув зубы, возразила она.

– Своих? – издевательски парировала Инна Менделевна, вертя в руках огрызок карандаша, валявшийся на столе. – Своих детей? Своих все любят.

– Нет, – вспыхнула Марина. – Зачем вы все переворачиваете? Я люблю не только своих детей. Других тоже. Я люблю всех хороших детей.

– А! А! – торжествующе просияла Збарская и облила Марину таким взглядом, который появляется у следователя в тот момент, когда преступник неосторожно признается в совершенном злодеянии. – Вот вы и сказали сами! Вы любите хороших детей! Вот где гнездится педагогическое зло! Легко любить хороших детей, они такие милые мордашки. А кто будет любить плохих? Об этом-то вы все и не думаете совсем! Как будто плохие не нуждаются в любви.

На Марину иногда «накатывало», она знала за собой такую особенность. Когда что-нибудь особенно возмущало, она могла вдруг взять да и наговорить с отчаяния лишнего. В тот момент с ней случилось что-то вроде этого. Выслушав вздорные обвинения Збарской, Марина внезапно вспыхнула и, сжавшись всем телом, как будто перед прыжком, сказала отрывисто:

– Любить плохих детей – противоестественно. Дети – это люди. Плохих людей не за что любить.

Марина была абсолютно честна в ту минуту и» впоследствии утвердилась в этом мнении. Инна Менделевна внимательно посмотрела на нее через толстенные линзы очков и вынесла приговор:

– Вы – не педагог. Педагог так рассуждать не может.

От этих слов внутри у Марины все оборвалось. Она поняла, что теперь все кончено. Практика показывала, что те, кого Збарская не считала педагогами, как правило, не доучивались до конца, – она выживала их из института, используя для этого любые методы и рычаги, включая запрещенные. Для нее в этом не было ничего плохого – ведь она боролась за интересы детей…

А раз так уж получилось, что Марина не удержалась и ляпнула правду, что толку растягивать агонию? Обидно, конечно, но, как говорится, лучше ужасный конец, чем ужас без конца.

– Тогда вы не должны ставить мне три, – тихо сказала она, подняв глаза и пристально посмотрев на Инну Менделевну. – Почему же три? Ставьте уж сразу два, и дело с концом. Раз я, по вашему мнению, не могу быть педагогом…

Сказав эти слова, она пожала плечами, стараясь изобразить спокойствие, хотя сама была напряжена как сдавленная пружина. Хотелось кричать и плакать одновременно.

Разговор происходил на кафедре психологии в пять часов вечера, когда дневные занятия уже окончились, а вечерние еще не начались. Збарская воровато оглянулась по сторонам и, не заметив ничего подозрительного вокруг, достала из сумки пачку «Беломора».

– Вечно не разрешают курить в здании института, – проворчала она недовольно. – Вот ханжество-то… Все кругом курят, а стоит папиросу взять в зубы – привязываются.

Она закурила, выпустив по-солдатски через толстые ноздри две струи плотного дыма, а потом внезапно улыбнулась.

– Я не сказала, что вы не можете быть педагогом, милочка, – ухмыляясь, заметила она оцепеневшей Марине. – Я сказала только, что вы не педагог. Но школьной училкой вы, конечно, можете быть. Почему бы и нет? Наверное, вы даже будете лучше многих других.

Она вздохнула, видимо подумав об этих самых «других».

– У вас есть свое мнение, которое вы не боитесь высказывать, – добавила она, выкурив папиросу в три затяжки, – что для большинства ваших будущих коллег просто немыслимо. Кроме того, за время практики я заметила в вас еще одну сравнительно редкую особенность – вы очень ответственно относитесь к порученному вам делу. Тоже нечасто встречается, знаете ли. Так что три. И не уговаривайте меня, не уговаривайте. Получите вашу тройку и попробуйте что-нибудь сделать в жизни.

Вот к этой самой Инне Менделевне Марина и собиралась обратиться за помощью. Никто лучше этой пожилой женщины не сумеет поговорить с Детьми, на которых пало подозрение.

– Что ж, попробуй, – заметил Вербин, после того как Марина рассказала ему о своем намерении. – Правда, мы ей заплатить не сможем за работу. Такие консультации бюджетом УВД не предусмотрены. Но если эта твоя бабушка действительно такая подвижница – попробуй, хуже не будет. Подозреваемых детей будет человек пятьдесят, нужно же как-то с ними разобраться. Похоже, это единственный путь.