Книга Банкир - Петр Катериничев

— А я вот чего скажу, — встрял Серый. — «Росписи» нет, а на руках — «трассы» свеженькие. Баловался парнишка марафетиком… Какой-нибудь интеллигент из новых подсирал… Дозу принял, по шарам дало, ну и ухнулся в воду-то… Так я это, Михеич… Нам как-никак магарычок от этого нептуна положен? А, Колян?!

— Раз этак обернулось… — пробурчал приятель, — оно конечно.

— А кольцо, поди, мильон стоит, а то и два… — продолжал Серый. — Михеич, кольцо нам без надобности, а бадейку вот этой виноградной выставишь? На десяти литрах — и сойдемся…

— А кондратий не хватит? — снова улыбнулся старик.

— Да мы ж не враз! Врастяжечку! У тебя бадья-то подходящая найдется, Михеич?

— Сыщем.

— Ну а щас — чур не в счет. Ты угощаешь. Лады?

— Лады.

— И — винчиком отполируемся… Сам-то примешь, за спасение новоспасенного раба Божьего из бурных пучин? Ну и за здоровьице, конечно…

— Только не вровень. Таких шатунов, как вы, и литрухой не перешибешь, а я — по чуть-чуть.

— А вот это правильно. Как народ говорит? Алкоголь в малых дозах полезен в любых количествах! По коням!..

— …В церкви смрад и полумрак, дьяки курят ла-а-адан… — грустно тянул Колян в одиночестве.

Серый тем временем «терзал» старика с тяжелой настойчивостью мертвецки пьяного человека, уставив на него застывший мутный взгляд:

— Нет, Михеич, ты мне скажи, как так? А? Мы же не два идиота, чтобы труп от живого не отличить? Скажи? Или ты колдун?

— Серый, отлезь от Михеича!

— Дак интересно!

— Интересно штаны через голову надевать… А тут… То не дышал, а то — ожил. Не нашего ума это дело.

— Не, пусть скажет!

— Тут, ребятушки, какой случай? Все в воле Божией! Помню, лет семь или восемь мне исполнилось, пошли мы на речку, значит, на коньках кататься. А коньки те — простые брусья железные, к валенкам их, значит, проволокой приматывали и катались так. А ребята, что постарше, они с горы на салазках съезжали, да прямо на лед: кто дальше. Ну так один парнище решил удаль показать: съехать с бугра по-над речкою. А там стремнина — не стремнина, омут, и почемуй-то вода у закраины не замерзала вовсе. Так решился он ту майну с налета перескочить… Глупая удаль, да разве отговоришь? Только раззадорился пуще. Первее всех, значит, побыть. Так вот, парниша тот влез покруче, разогнался и полетел с горы. А мог бы и перескочить: перед самой рекой взгорок был, дак на него он попасть метил… Да то ли полозья не поскользили, то ли землица там едва-едва за снегом была — застопорились сани те, стали падать набок; подбросило их вместе с седоком, да тот в воду дымную, ледяную так и ухнул, что в прорву. И-ко дну камнем.

Ребята как застыли все, до того жуть: был человек и нету, только вода паром исходит… Помчали в деревню; подошли мужиков двое, покойника, значит, тащить… Пытались баграми — да куда там: глыбоко. Одно слово, омут. Тут дядько его, Михей Петров, кузнец, разделся, перекрестился, обвязался в поясе вожжами, камень нашел потяжельше да и ухнул в ту полынью. Дерг за вожжи — мужики и потянули. Вытянули мальца на лед, вытянули и Михея. Он сразу в валенки ногами, треух овчинный на голову, да сам — в тулуп, прям на голое тело. А мальца, значит, тоже раздел — мороз все ж, чтобы коростой ледяной не зарос — да в другой тулуп укутал, с головою… А когда укутывал — ухо к груди приложил, да, видно, услышал, а скорее — почуял: не мертвый! Помните, ребятушки, в сказках: ни жив ни мертв?

Завернул малого в тулуп, да сам в деревню припустил! Вгорячах и валенки скинул, так и бег по снегу босой, что твой юродивый!

Бабки сразу — баню топить! А мальца — на постелю, и ну снегом растирать — не оживает… Потом — в баню, на полок, да водой студеной окатывать, да сызнова на полок… Ожил мальчуган, понять ничего не может…

Потом горячка с ним приключилась, неделю не в себе был, ан отошел. Его так потом по деревне и прозывали: Топленый. Такие дела.

— А дядько тот что?

— А чего ему? Водки выпил да и песни пел. Хоть бы что! Уже потом, сказывали, году в двадцать восьмом, как коллективизация пришла, запрягали было Михея в ихние активисты — как-никак кузнец, пролетарий, значит… А-не запрягли. Приезжал уполномоченный из города, да стал порядки наводить, да на девку Куракину глаз положил… А Куракины те вроде зажиточно жили…

— Это из князьев, что ли?

— Да какой! Наша деревня была — Афанасьеве, у нас и Афанасьевы все, а соседняя — та Куракино. Оттуда те Куракины были. Так вот: попристал этот уполномоченный к девке да в сельсовете ее запер: вроде как за провинность какую… Узнал про то Михей да шею ему и свернул. А сам — в бега ушел.

Сказывали — на стройку записался какую… А Петровых по Руси — что кедров в тайге…

Вот так и живешь — что по воде бредешь… А вода — кому живая, а кому мертвая… Так-то.

— А почему так-то? — не унимается Серый.

— Бог весть. «Что заповедано тебе, о том размышляй; ибо не нужно тебе, что сокрыто».

— Сказки, дед, сказываешь…

— А жизнь наша — сказка и есть. Только один в ней добрым молодцем живет, другой — серым волком рыщет.

— Это уж кому как на роду писано.

Старик задумчиво глядел в оконце. Море стало густо-зеленым, мутным; валы маслянисто перекатывались под низким небом…

— Писано оно, может, и так… А только есть — важнее.

— Что?

— Выбери себе жизнь и — живи.

Глава 8

Быть покойником — дело тихое, но хлопотное. Особенно ежели задача проста, как яйцо, а вот с тем, как ее выполнить… Что есть эта самая База — знал только Корт: субординация в группе соблюдалась свято, равно как и обычное в спецгруппах былых времен разделение: один знает «что», другой — «куда», третий — «зачем». Впрочем, последнее было совсем не обязательно. А сейчас: пойди туда, не знаю куда, найди то, не знаю что…

К утру шторм стих. Саша Бойко добрался до берега не без труда: сказались и усталость, и пусть и небольшая, но кровопотеря, и экономное дыхание в течение почти шести часов. Ничего… Главное — выбрался.

Домой он объявляться не стал. Брат с сестренкой спокойно живут под присмотром бабушки, к его долговременным порой командировкам все привыкли, и то, что он не объявится какое-то время, ничего, кроме стариковского ворчания, не вызовет. Всем спокойнее.

К подруге? Тоже дело дохлое. Женщинам, как известно, язык дан вовсе не для того, чтобы скрывать хоть что-то: если женщина не поделилась чем-то с «ближайшей подругой», то сие для нее может просто не существовать! Так куда?

Лучше всего — в «Альбатрос». Ночной клуб, он же казино, он же… Как водится. Нет, никакого вертепа там не существовало, но мадам имелась. Сейчас уже утро, значит, к ней, прямым ходом, все одно больше не к кому. Нелли Валентиновна Красовская — с ней Саша Бойко крутил любовь еще на школьной скамье… С тех пор Нелька стала умной, тертой, рассудительной теткой, округлой в формах и респектабельной по жизни. С суждениями о людях не спешила, но и не ошибалась. К Саше Бойко, дважды разведенному и шебутному, с годами стала питать почти материнские чувства, время от времени направляя на путь истинный.