Книга Загадка да Винчи, или В начале было тело - Джузеппе Д'Агата

В этом обществе довольно забавно бывает оказаться в секторе хозяина дома. В этот раз группа, которую он собрал вокруг себя, беседует между любителями киноиндустрии и строительными магнатами. Компания интеллектуалов и гуманистов, творцов вообще, интересующихся всем подряд, в эту ночь внемлет и охотно поддается чарам умствований психоаналитиков и психиатров, которые агрессивны, умеют вести полемику и к тому же довольно многочисленны, так как Бьянка притащила всех с какого-то конгресса. Я обмениваюсь приветствиями и скоро замечаю, что один из гостей находится в центре всеобщего внимания. Это определенно гвоздь программы.

Кто-то указывает мне на него пальцем, полушепотом делая какие-то комментарии, затем то же самое повторяет еще одна женщина, попутно слегка задев рукой мое лицо, и в конце концов я вижу человека, сидящего в прозрачном пластмассовом кресле и освещенного красноватым светом лампы, расположенной за его спиной.

Он спокойно сидит со стаканом виски, а свободную руку ему жмет один поэт-толстяк, который что-то шепчет на ухо другому поэту.

У второго поэта плохое зрение, и он силится в потемках разглядеть через очки важного гостя. Эта значительная персона — рабочий в свитере, как у велосипедистов, и он, кажется, чувствует себя здесь вполне в своей тарелке.

Наверно, он отказался прийти сюда в белом халате, который носит на фабрике.

Кто-то из стоящих рядом людей поясняет мне, что этот человек занимается серьезной работой, он не подрабатывает на заводе, у него полный рабочий день.

Похоже на правду, — размышляю я, — возможно, он и не пришел бы сюда сегодня: завтра воскресенье, и у него будет возможность отоспаться.

Он работает в индустрии не такой настоящей, как, например, производство рельсов, но тоже вполне серьезной. Речь идет о спутниковой промышленности. Они, правда, делают только отдельные части двигателей, но конкуренция в этой области не менее жесткая, чем классовая борьба тех, кто их производит. Рабочие отстаивают свои права, устраивают забастовки, спорят о преимуществах и недостатках сдельной оплаты и оклада… Все, о чем он рассказывает, совпадает с тем, что пишут о пролетариях в газетах. Беспомощностью этих маленьких людей бессовестно пользуются за завесой фабричного дыма, в пелене тумана, который скрывает могучее сердце промышленности.

И рабочий, почетный гость на вилле отца Бьянки, тоже живет в грудной клетке, в которой заключено это сердце.

Он порождение сурового бога. Глядя на него, понимаешь, что это высококвалифицированный рабочий, действительно знающий свое дело, он принадлежит к профессионалам, а не к древнему, как аристократический род, слою люмпенов.

Кто-то из гостей, кого я не знаю, говорит мне, что он к тому же еще и разбирается в политике.

Другой незнакомец добавляет, что он католик, но придерживается ультралевых взглядов, много читает и участвует в профсоюзном движении, и считает, что нам не угрожает революция, так как вопрос собственности на средства производства уже давно не является одним из острых.

Кто-то из приглашенных напрямую задал ему вопрос об этом.

«На мой взгляд, насильственный захват власти силами альянса рабочих, мелкой буржуазии, среднего класса и служащих инфраструктуры является маловероятным».

Я с трудом пробираюсь поближе и вижу, что у его ног сидит одна новомодная художница и смотрит на него тупо и умильно. У нее по щекам текут слезы. Рабочий ставит на пол свой стакан и пожимает мне руку.

Другую руку ему по-прежнему жмет поэт.

Я внимательно разглядываю его: мне интересно, из какого он теста.

Он напоминает актеров, которые исполняют в кино роли рабочих.

Вечно проклятые, горделивые и невинные, запугиваемые из поколения в поколение бедняки, теперь они вдобавок ко всему почитаемы и боготворимы.

Заветная столица, в которой может найти работу и средства к существованию даже тот, у кого нет никаких способностей. Теперь в Вечном городе можно к тому же обрести все удобства жизни и вполне солидный достаток.

Мне становится неприятно, и я решаю уйти. Действительно трудно представить, что вот такие сформированные столичной жизнью рабочие, как этот незнакомый мне человек, попивающий виски, возьмут власть в свои руки.

Однако мои друзья, когда мы встречаемся, всякий раз говорят, что это необходимо, чтобы они захватили власть. И от этого мне каждый раз становится скучно.

Поболтав лед, рабочий отхлебывает из своего стакана.

Он говорит, что делает карбюраторы. Штуки, которые готовят горючую смесь в двигателе, поясняет он смеясь, и по его акценту слышно, что он северянин.

Я говорю, что у меня страсть к карбюраторам (я лгу с целью заинтересовать его). И это снова вызывает у него смех.

Я собрал небольшую коллекцию карбюраторов, но я коллекционирую только новые модели, потому что не люблю всякое старье и антиквариат.

Я вас понимаю, — говорит он, в то время как слуга в перчатках подливает ему еще виски.

Он заявляет, что очень рад находиться в нашем обществе, но не потому, что это большая честь для него, а потому, что мы отличные ребята.

Ему любопытно узнать, чем я занимаюсь, и он начинает гадать: Вы, должно быть, либо коммерсант, либо кинорежиссер, нет?

А, понимаю… — говорит он, услышав, что я морфолог и художник-анатом.

Но тут к нему подводят какого-то студента, и предоставленная мне аудиенция заканчивается.

Воспользовавшись полумраком, я принялся шпионить за незнакомой парой.

Они отошли в угол и сели на пол, прислонив головы в стене.

Трудно сказать, почему они покинули общество. Может быть, их вынудил к этому эротический импульс, из тех, которым невозможно сопротивляться и которые ни в грош не ставят условности и приличия. Или же это просчитанное проявление эксгибиционизма, декларирование свободы нравов. Они прекрасно знают, что в качестве реакции на свое поведение могут рассчитывать только на неподдельное или наигранное равнодушие.

Парочка занялась какими-то манипуляциями. Наверно, ласкают гениталии друг друга.

Со мной заговаривает незнакомец. В течение нашей короткой светской беседы я стараюсь стоять так, чтобы не упускать из виду примостившихся в углу молодых людей.

V

Как же мне передать словами то, что происходило потом?

Я слушал тревожный лай собак, предупреждавших своих хозяев о приближении голодных волков, которые покинули лес, учуяв человеческое тепло и запах мяса.

Тени, придающие природе зловещий вид, духи ночи, носились по ветру, обдувающему тело земли, которая ворочается и бормочет во сне. Эти призраки выли как бешеные. Жуткий ветер так хлестал по лицу, что текли ледяные слезы, ослепляя глаза.

Я не хочу больше вспоминать этот ужас.