Книга Королевы-соперницы - Фиделис Морган

— Ребекка шепчется с Ричем. Рич качает в ответ головой. Ребекка жестами выражает неудовольствие и переходит к Сибберу, который пожимает плечами и выворачивает карманы. Ох! Ребекка влепила ему хорошую пощечину. — Она повернулась к графине. — Боже, миледи, похоже, она избивает всех в своем окружении. — Элпью осторожно взглянула назад. — Ребекка подходит к Джорджу, который протягивает ей руку. Она что-то берет, рассматривает и со смехом бросает на пол... несколько монет. Он, похоже, дал ей деньги...

— Быть может, экипаж ей так же не по карману, как и нам. — Графиня фыркнула. — Мадам Высокомерие.

— Ой! — Элпью схватила графиню за руку и быстро потащила ее по Друри-лейн. — Она направляется к нам.

— Вон едет один, — сказала Ребекка своим звучным голосом, окликнула возницу и вытянула руку, чтобы он остановился. Она открыла дверцу для графини, потом подошла и заговорила с кучером: — К Святому Эгидию, пожалуйста, через Литтл-Харт-стрит. Я забыла свое траурное кольцо, — объяснила она, садясь в карету, лошади затрусили к Ковент-Гардену. — Я не могу показаться на похоронах Анны Лукас без траурного кольца.

Графиня наступила Элпью на ногу.

Рядом со своим домом Ребекка выпрыгнула и хлопнула по дверце кареты. Не успели женщины опомниться, как карета двинулась дальше. Элпью высунулась из окошка и закричала кучеру, чтобы он остановился.

— Она велела не ждать! — крикнул он в ответ.

— О Господи, Элпью! — Графиня схватилась за карман. — Хватит ли у нас денег?

Возница обернулся и всмотрелся в пассажирок.

— Это же та актриса, да? А кого я однажды вез... Как же его звали? Итальянский певец без яиц...

— Синьор Фидели? — предположила графиня, говоря о знаменитом кастрате, который недавно покорил город своим искусством.

— Точно, это он. Приятный тип. И чаевые дал хорошие.

— В самом деле! — Графиня наблюдала, как Элпью считает разложенные на коленях пенни.

Когда они подъехали к церкви, графиня выглянула наружу. Несмотря на моросящий дождь, люди уже толпились вокруг крытого прохода на кладбище. Элпью выбралась из кареты и посмотрела на кучера.

— Сколько?

— Нисколько, — усмехнулся он. — Роксана мне уже заплатила.

— Кто?

— Ребекка Монтегю... она дивно играет Роксану.

Пытаясь не выказывать удивления, женщины пошли к церковному двору, а наемный экипаж загрохотал в сторону перекрестка с колонной Семи циферблатов.

— Что она задумала? — прошептала Элпью.

— Не спрашивай меня, — ответила графиня, пока они проталкивались сквозь толпу к проходу на кладбище. — У меня такое впечатление, будто каждому, кто хоть как-то связан с этим делом, есть что скрывать.

— Кто это? — Один из фанатиков перегнулся через стену, чтобы лучше видеть шедших на похороны.

— Никто, — ответил его приятель, оглядываясь, не идет ли за сыщицами кто-нибудь из настоящих знаменитостей.

— Никогда не думала, что буду настолько довольна, когда меня назовут никем. — Графиня приподняла юбки и ступила во двор церкви Святого Эгидия в Полях. Он оказался унылым. Несмотря на свое расположение на окраине города и поля, простиравшиеся всего в нескольких ярдах от церкви, двор казался более серым и гнетущим, чем все другие из когда-либо виденных Элпью.

— Что такое с этим кладбищем? — спросила Элпью. — Почему оно такое печальное?

Графиня посмотрела на могильные плиты, лежавшие тесно, словно костяшки домино.

— Тут неподалеку началась чума. За первую неделю похоронили сотни человек. Тогда никто не знал, что это такое. Какое-то таинственное поветрие. Пуритане говорили, что это наказание за нашу распущенность, за то, что мы развлекались, посещая театры и таверны. — Она взяла Элпью за руку. — Бедная маленькая Элпью. Конечно, чума унесла твоих родителей, но мне она принесла радость, потому что я обрела тебя.

Элпью содрогнулась. Она даже не знала, как звали ее родителей. Знала только, что они лежат здесь, у нее под ногами, под одной из бесчисленных плит.

— Уже потом все поняли, что понадобятся большие ямы для людей, тысячами умиравших каждую неделю.

Графиня перевела взгляд на могильщиков, которые выкопали яму для гроба Анны Лукас и теперь выравнивали края, готовясь к церемонии погребения.

— Откуда они знают, что там есть место между телами?

Внезапное волнение толпы, собравшейся у крытого прохода, ознаменовало приезд актеров.

Элпью заметила, что на лице Сиббера застыла его рассчитанная на публику улыбка, в которую он внес оттенок трагизма: брови подняты домиком, взор опущен. Он явно хорошенько потренировался перед зеркалом, прежде чем выйти сегодня на люди.

— Мадам Роксаны не видно, — прошептала графиня.

Подкатил еще один экипаж, и оттуда выпрыгнул мальчик-подмастерье с большой шкатулкой, в каких держат драгоценности. Он пробрался на церковный двор и, прислонившись к одной из могильных плит, принялся отпирать шкатулку. Из нее он достал какой-то список, просмотрел его, словно запоминая, а затем достал из шкатулки горсть колец и осмотрелся. Потом деликатно приблизился к актерам, стоявшим кучкой у входа в церковь вместе со священником.

— Мистер Рич? — Когда Рич кивнул, мальчик вежливо подал ему кольцо. — Траурные кольца, сэр. Извините, что мы немного запоздали. В лавке ювелира возникла путаница, сэр. Миссис Лукас вставила в свое завещание пункт о траурных кольцах для всех вас. — Мальчик прошел вдоль ряда актеров, раздавая кольца и называя имена получателей. — Мистер Сиббер, мистер Пауэлл...

Графиня обратила внимание, что Сиббер бросил на Джорджа вопросительный взгляд.

За оградой снова возникла суматоха, и толпа стала напирать. Прибыл катафалк с гробом. Священник дал знак и пошел по дорожке, чтобы начать церемонию.

— Я есмь воскресение и жизнь, говорит Господь; верующий в Меня, если и умрет, оживет. И всякий, живущий и верующий в Меня, не умрет вовек.[15]

— Мистрис Монтегю все нет как нет, — сказала графиня на ухо Элпью, пока специальные служители несли гроб в церковь. — И, что еще интереснее, нет мистера Лукаса.

— Ты положил беззакония наши пред Тобою и тайное наше пред светом лица Твоего...[16]

В церкви, встав на колени в одном из последних рядов, Элпью и графиня принялись наблюдать за окружающими, пока священник продолжал монотонно возглашать:

—... Все дни наши прошли во гневе Твоем; мы теряем лета наши как звук.[17]

Открылась дверь, и в церковь незаметно вошел синьор Лампоне. Он преклонил колени, а затем сел в ряду напротив, его серебряный нос сиял в свете, падавшем сквозь высокие окна.