Книга Соглядатай Его Величества - Пол Догерти

— При чем тут Тэлбот? Какое отношение все это имеет к его смерти? — спросил он, но Гэрет лишь усмехнулся беззубым ртом и зашаркал прочь.

Ранульфу тоже не удавалось ни из кого вытянуть никаких полезных сведений, и вскоре он, смирившись с этим, принялся строить глазки женщинам и проигрывать деньги в нескончаемых играх в кости. Ранульф утверждал, что его обманывают, но валлийцы лишь ухмылялись и предлагали ему указать, где, кто и когда его обманул.

Единственное, что показалось Корбетту подозрительным, — это огромная груда дров и хвороста, сложенная на крыше донжона. Он предположил, что дрова приготовлены для того, чтобы зажечь сигнальный огонь в случае, если на замок нападут, или для того, чтобы кипятить масло и выливать на головы осаждающим или швырять в них горящими головешками. Однако, прогуливаясь как-то раз по берегу, Корбетт заметил еще несколько похожих знаков — набитые хворостом бочки, поставленные одна на другую. Тогда он задумался — похоже, Морган не то опасается, не то ожидает чьего-то вторжения. Еще Корбетт отметил, что обычно им позволялось свободно расхаживать и по замку, и по окрестностям, но неделю спустя после их приезда, двое суток кряду, Оуэн вежливо, но твердо велел им не покидать своей комнаты.

В остальном же Морган играл роль учтивого и приветливого хозяина. Корбетт ужинал за высоким столом. Великий пост миновал, а значит, можно было забыть о жесткой солонине, о вяленой сельди и скумбрии: на стол подавались каплуны и осетры из рыбных садков Моргана, находившихся за стенами замка (валлийский лорд пренебрегал правилом, гласившим, что осетр — «государева рыба» и должна появляться лишь на королевских застольях). Кроме того, повара Моргана готовили оленину, приправленную гвоздикой, мятой, корицей и начиненную миндалем; с огорода доставляли свежий лук и порей; на десерт здесь лакомились сладкими пирогами, творогом с нарезанными фруктами и сливками, а запивались все эти яства большими кружками хмельного меда. За столом Корбетт приметил лишь одну неуместную диковинку — кувшины с бордо нового урожая, которым Морган тщеславно пожелал удивить своих гостей. Корбетт наслаждался тонким вкусом вина, с удовлетворением отмечая, что само присутствие напитка подкрепляет его смутные догадки относительно сигнальных знаков, расставленных на берегу.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Корбетт целыми днями слонялся по замку, порой приходил посмотреть на суды, вершившиеся в Большом зале. Морган восседал на большом резном стуле, подле него сидел, испуганно съежившись, отец Томас, капеллан замка и секретарь: его явно пугало все то, что предстоит увидеть и засвидетельствовать в длинном пергаментном свитке, лежавшем перед ним. Большинство преступлений были незначительными — в основном земельные споры или склоки из-за имущества. Однако изредка владычеству лорда Моргана осмеливался бросить вызов какой-нибудь фальшивомонетчик, браконьер, разбойник или вор — и такого преступника всегда ожидало наказание беспощадное, страшное, жестокое, но по-своему честное и справедливое.

Корбетту довелось увидеть, как наказывают браконьера: несчастного злоумышленника вывели во двор, заставили положить правую руку на колоду — и карающий меч, просвистев в воздухе, отрубил ему кисть. Преступник, чуть не лишившийся чувств, вопил от боли, а палачи быстро потащили его от колоды к котлу с кипящей смолой, чтобы прижечь и обеззаразить кровоточащий обрубок. Нескольким другим повезло меньше: их приговорили к повешению. Одного выволокли на зубчатую стену, накинули ему на шею удавку и столкнули вниз, так что он повис в петле и задохнулся, а остальных увезли на большой двухколесной телеге к помостам, стоявшим на мысу, над бушующим морем.

Лорд Морган держал Нит в страхе, но изредка настроение лорда менялось — и все словно вверх дном переворачивалось. Морган приглашал к обеду менестрелей, и те читали стихи или поэмы, а длинноволосые барды пели торжественно-скорбные песни о славе былых времен и о мертвецах-привидениях. Корбетту и Ранульфу, раздосадованному не меньше своего господина, приходилось выслушивать все это. Оба не понимали ни слов песен, ни общей беседы, потому что Морган постоянно говорил по-валлийски. Английским посланникам ничего не оставалось, кроме как сидеть бессловесными истуканами и по ухмылкам на лицах Моргана и Оуэна догадываться, что нередко они сами становятся предметом насмешек. Корбетт замечал, что Мэв смеется вместе с остальными, но веселье это неискреннее, а улыбка — деланая. Порой он ловил на себе ее брошенный искоса взгляд и читал печаль и тревогу в ее огромных голубых глазах.

Через несколько дней после их приезда в Нит Мэв решила нарушить привычную скуку Моргановых вечерних пиршеств и, пока барды со всей чинностью, подобающей бродячим певцам, готовились к исполнению, Мэв поднялась и подошла к Корбетту.

— По душе вам наша музыка, англичанин? — спросила она. В глазах ее плясал лукавый огонек.

— Меня зовут Хьюго, — ответил тот. — А ваша музыка, без сомнения, мне по душе куда больше, чем ваши беседы, хотя я сам понимаю, что это непохоже на похвалу.

Она надулась:

— Что ж, Хуг, — ответила она, нарочно выговаривая его имя на валлийский манер, — давайте попытаемся поправить дело. Вы играете в шахматы? Может быть, научите меня?

Корбетт взглянул на ее серьезное, красивое лицо — и влюбился. Он прикусил губу, чтобы не дать вырваться стону. Он понимал, что она нарочно напустила на себя важность, что в глубине души она смеется над ним, но ему было все равно: он мог бы просто сидеть и смотреть на нее бесконечно, как ангел смотрит на Господа. Вдруг он услышал сдавленный смешок и заметил ухмыляющуюся физиономию Оуэна.

— Что ж, — вздохнул Корбетт, — для меня будет большой честью обучить вас шахматам.

Он поднялся и вместе с Мэв направился к стульям возле окна.

Мэв кликнула слугу, и тот принес столик, доску, шкатулку с шахматными фигурами и маленький масляный светильник. Корбетт делал вид, что не слышит шумных разговоров и нарочито громких взрывов смеха, доносившихся от высокого стола. Он видел только Мэв, сидевшую напротив него. Обхватив ладонями свое личико, улыбаясь глазами, она изучала Корбетта, и от ее пристального, насмешливого взгляда не укрылось его замешательство. Англичанин добросовестно объяснял правила игры, рассказывал о роли отдельных фигур и о наиболее сложных ходах. Мэв кивнула, пробормотав что-то одобрительное, потом сделала несколько робких ходов. Затем, оставшись довольна, она хлопнула в ладоши, сверкнула глазами и заявила, что желает сыграть по-настоящему. Корбетт согласился. Уже смеркалось, часть гостей разошлась, несколько человек обступило все еще что-то певших себе под нос арфистов, но большинство стянулось к нише, где сидели они с Мэв. Корбетт сделал несколько бесцельных ходов, двигая фигуры то туда, то сюда и бормоча: «J’adoube».[4]Мэв сделала встречные ходы, и Корбетт, очнувшись от задумчивости, заметил, что девушка ходит очень умно и хитро. Корбетт вдруг понял, что проиграл. Он тупо посмотрел на доску, потом поглядел на озабоченное лицо Мэв.

— Вы выиграли! — воскликнул он. — Да вы…