Книга На грани - Сара Дюнан

— Ты должна была предупредить их, что можешь опоздать.

Он стоял в дверях, приодевшийся для выхода, в льняных брюках и мягкой хлопчатобумажной рубашке, что придавало ему продуманно-небрежный вид. Если сейчас подойти к нему и погладить материю, она ощутит ее дороговизну. А за материей — его тело. Частью своего существа она стремилась опять оказаться с ним в постели. Но, угомонив ее тревогу, утро вновь пробудило в ней прежний страх — она боялась своего желания и того вредоносного, что оно несло с собой для них обоих, что могло испортить жизнь и ему, и ей. Он вдруг почувствовал к ней жалость.

— Разве ты не говорила мне, что этот парень — как его зовут?..

— Пол.

— Что этот Пол, так или иначе, в пятницу заберет Лили из школы?

— Говорила.

— Ну вот... Сейчас он уже получил сообщение и сам скажет все няньке, когда та позвонит. Что ты сказала в сообщении?

— Что опоздала на свой рейс и приеду на днях, как только смогу достать другой билет.

— Тогда идем. Кризис миновал. И давай побыстрее. Я умираю с голоду, идем поедим.

— Сначала я забронирую билет.

— Анна, — со смехом возразил он, — при том, что отношения наши носят сугубо плотский характер, одну вещь касательно меня ты должна была уже усвоить прочно. Ты должна знать, что функционировать на голодный желудок я не могу. Голод делает меня безрассудным и склочным.

С самого начала, с первого его телефонного звонка она поняла, что одной из самых привлекательных его черт является юмор. Ей нравилось, как юмором своим умеет он снимать напряжение, утихомиривать все ее тревоги.

— Только не говори мне, что должен еще пойти на футбол.

Он пожал плечами.

— Зачем, ты думаешь, я выбрал Флоренцию? Подальше от миланского футбола, а?

— Ясно. Типичный пример неверности.

Кафе было на главной площади. Ей хорошо запомнились холмы Фьезоле по прежней ее поездке двадцатилетней давности. Особенно нравились ей эти места зимой, когда туманы и непогода разгоняли туристов. Здесь находился старинный монастырь, в который она часто захаживала, монастырь не действующий. В нем можно было побродить, посидеть в кельях — тесных каменных мешках с подслеповатыми окнами, прорубленными в толще стен, в кельях, где вся меблировка ограничивалась лишь койкой и деревянным столом и все сохранялось в точно таком виде, как это было испокон веков. Ей нравилось тогда представлять себе в этих кельях монахов, проводящих год за годом в неусыпных молитвах и согреваемых лишь любовью к Творцу до тех пор, пока душа не выпорхнет за окно, маленькое, как замочная скважина. Что в восемнадцать лет казалось романтичным, теперь впечатляло суровостью. Но с рождением Лили плакать ее могли заставить даже проявления доброты. Вот до какой сентиментальности доводят дети — прибавить к списку того, как они калечат и ослабляют характер.

За столом он целиком погрузился в заботы о желудке. Она смотрела, как он изучает меню — вот так же изучал он его в первый их вечер вместе. Он предупредил ее тогда о своем увлечении гастрономией. Вначале это ее раздражало, потом стало забавлять. Теперь это было для нее лишь привычно, что даже пугало: как быстро происходит привыкание. А ведь оба они были так уверены в себе, штурмуя волну уверенности, исходящую от партнера. Там, где он видел хороший секс, ей мерещилось увлекательное приключение. Не больше. Приключение вполне безобидное, без всякого риска. Легко и просто. Что же изменилось?

Как-то произошло, что без ее ведома человек этот смог проникнуть за барьеры с надписью «Не входить», которыми она огородила свою жизнь. За шесть с лишним лет, прошедших с рождения Лили, она смирилась с тем, что, как она думала, ей не суждено больше это испытать. И не то чтобы она была сумасшедшей матерью. Напротив — она и хотела, и умела иногда радоваться жизни вдали от дочери, раскинуть карты игрока во взрослой игре. Но не в этой. Не так. Она постепенно уверилась в том, что горькая сладость чувственной любви навсегда и с корнем вырвана из ее сердца или трансформирована в страсть более глубокую — материнскую. Те немногие мужчины, с которыми за эти годы она спала, были заведомо второсортными, выбранными больше по принципу доступности, чем из-за своей харизмы — так запускают двигатель, чтобы не заржавел. Насытившись, она возвращалась к Лили обновленной. Большего она и не желала. Для этого ей не хватало энергии. Порою она, конечно, сокрушалась, что уже не та, но тут же сознание вновь заполняла мысль о Лили, вытесняя ностальгию. Как могла она остерегаться того, что не надеялась больше испытать? По его словам, никто не виноват. Чувствовать можно что угодно, важны поступки.

— Так вот разреши мне поделиться с тобой моими планами на этот уик-энд, — сказал он, макая в оливковое масло кусок хлеба — импровизированная закуска перед тем, как принесут заказ. — Посетим твой монастырь, а затем, я считаю, прочь из города. Поедем в горы, подальше от жары и толпы.

— Куда поедем?

— Может быть, в Казентино? В восточной стороне... Там, по-моему, горы, леса... Мой друг, тот, кому принадлежит квартира, говорит, что это одно из наименее посещаемых мест. Слыхала о нем?

— Название знакомое. Но столько времени прошло...

— Туристский справочник утверждает, что в долине там обилие романских церквей, а повыше, в горах, есть монастырь, построенный на том месте, где истязал себя Франциск Ассизский. Скальная церковь, и в ней ряд фресок Делла Роббиа. Как говорят, одно из самых внушительных собраний.

— Уж не хочешь ли ты попутно еще и делом заняться?

Он пожал плечами.

— Не можем же мы беспрерывно трахаться! По-моему, ты утверждала, что любишь искусство.

— Я и люблю.

— В таком случае, я уже взял напрокат автомобиль и забронировал для нас номер а городке под названием Бибиена. В справочнике есть картинка с видом. Место производит впечатление совершенно не тронутого.

Она откликнулась не сразу.

— Ты был до такой степени уверен, что я соглашусь остаться, да?

Он опять пожал плечами.

— Я был до такой степени уверен, что мне этого хочется. Не думаю, что это одно и то же. В чем дело, Анна? В Лондоне ты ни в чем не сомневалась. Что же произошло?

В не совсем еще рассеявшемся тумане ей почудилось, что на полу дрожит и клубится болотная трясина. Не успеешь оглянуться — и тебя затянет. — Может быть, ты дашь мне время подумать? — У него жена, ребенок, работа. Полной откровенности там нет ни с чьей стороны и, наверное, лжи нагорожено достаточно. Она откинулась в кресле, позволив солнечным лучам жарко ласкать кожу левой руки. Все за то, чтобы принять предложение. И не обязательно видеть в этом компромисс, это можно расценить и как проявление независимости. — Ну а как насчет обратного рейса?

— Я уже все сделал. Тебе зарезервировано место на самый ранний самолет из Пизы в понедельник утром. Можем потом прямо поехать в аэропорт и оставить там машину. Ты даже сможешь забрать ребенка из школы. И приятелю своему успеешь сообщить до отлета номер рейса и все такое.