Книга Тульский - Токарев. Часть №1 - Андрей Константинов

— Что? — перевел взгляд на девушку Артем. — Леху? Нет, Леху мы не ждем. Он сейчас, после душа, ни с кем разговаривать не захочет. Пойдет домой спать, но не заснет. И тогда, недовольный, начнет искать меня. Вот тогда и поговорим.

— Точно? — удивилась прогнозу Аня.

— А то я Леху не знаю, — усмехнулся Артем. — Ему сейчас немного отойти надо. А вечером — увидимся и нормально пообщаемся…

…Они действительно увиделись вечером, но встреча эта оказалась совсем не такой, на которую рассчитывал Токарев… поскольку ей предшествовали весьма странные и даже отчасти трагические для Алексея события.

…После окончания быстрой и не очень торжественной церемонии награждения призеров соревнования Суворов долго сидел (стоять не было сил) в душе под сильным потоком воды, поглаживая рукой шершавый, но все равно осклизлый кафель. Легче не становилось — внутри все гудело, да и снаружи — тоже. Сева, надо признать, настучал по чугунку от души. Устал, наверное, лупить так сильно — кулаки сточил, поди…

Одевался Леша медленно, натягивая брюки — чуть не упал… Тренер не стал терзать его «разбором полетов», понял состояние ученика и лишь вяло махнул рукой — мол, после поговорим.

Надо было еще доехать на тряском трамвае до дома — а голова очень чутко реагировала на все рельсовые стыки. Полторы остановки удалось посидеть, а потом в вагон вошла пожилая женщина, и Леша, умудрившись собрать волю в кулак, встал, хотя организм и сопротивлялся благородству: «Сиди ровно, закрой глаза. У нас нет сил на вежливость!»

Проходя через свой двор, Суворов поднял руку, приветствуя завсегдатаев беседки. Там пили портвейн «Иверия» — дорогой, за 2 рубля 42 копейки. Леше тоже предложили, но он мотнул головой, и его чуть не вырвало — то ли от мысли о портвейне, то ли от собственного резкого движения… В парадной перед вторым пролетом, у почтовых ящиков, Лешин взгляд наткнулся на чью-то спину в клетчатой рубашке. Руки, приделанные к этой спине, копались в почтовых ящиках, а у ног фигуры стояло помятое ржавое ведро, набитое газетами. С тех пор как за сданную макулатуру можно стало получать талоны на приобретение дефицитных художественных книг, почтовые ящики часто обчищались любителями чтения и спекуляций на книгах. Разъяриться у Леши не хватило сил, еле разлепляя губы, Суворов тихо и неагрессивно:

— Эй, макулатурщик… Вали отсюда, пока мозг о череп не ударился!

Чугунно-непослушной ногой Леха выдал клетчатому легкий пендель, чтобы ускорить процесс. Фигура съежилась, как и положено, хныкнула: «Простите меня…» А дальше… Дальше правая рука незнакомца безвольно свисла к набитому газетами ведру и… Суворову почудилось, что кто-то сбоку наотмашь ударил его рельсой: гул, боль, какие-то вспышки в мозгу. Закрыв глаза, он уперся ладонями в колени, почувствовал, как что-то мягкое толкает его, и упал в темноту…

Очнулся он, лежа в неудобной позе на ступеньках. Леша почувствовал на лбу что-то неправильное, поднял руку и убедился, что с головы свисает лоскут кожи в пол-лба, вместе с бровью. Кровь уже не текла, а устало выдавливалась из раны… Рядом лежало ведро, наполовину заполненное обломками кирпичей. Леха понял, почему удар получился таким страшным.

— Веселый разговор, — прохрипел сам себе Суворов и на карачках пополз к своей квартире…

…Минут через сорок подъехал тренер (по счастью, до него Леше удалось дозвониться сразу) и хирург. Врач, человек уверенно спивающийся, но профессионал, осмотрев Суворова, бодро хмыкнул:

— Ни хера страшного не вижу. Вижу одно — с боксом завязано. Не ссы — умнее будешь.

— Это как же?.. — растерянно спросил Леха, ища глаза тренера, который, засопев, отвернулся и ушел курить на кухню.

— А так же! — рыгнул перегаром эскулап. — Зашьем, подлатаем. Не Мерлин… Брандо — сойдет. Но! При первой же хорошей плюхе все начнет на хрен отваливаться.

— Вы… вы… — от волнения и отчаяния Суворов начал даже заикаться. — Вы на вечный технический нокаут намекаете?

Врач вздохнул, глаза его подобрели и даже подернулись дымкой сочувствия:

— Сынок… Я намекаю, что не надо в парадных шайками мордоваться… Всё! Сиди ровно. Снимаю мерку. Через полчасика съездим в травму, все зашьем в лучшем виде. Жить будешь. Может, без бокса еще и проживешь подольше…

…Артем успел подъехать к Суворову еще до того, как его повезли в «травму».

Токарев выслушал сбивчивый рассказ приятеля, задал дополнительные вопросы, осмотрел оставшееся на лестнице ведро с кирпичами…

…Лешке Артем не стал ничего говорить, но сам постоянно вспоминал странного анонима на соревнованиях, утверждавшего, что и в одиночку он сможет урыть Леху… Совпадение?.. Но отчего такая тоска на душе, будто с чем-то потусторонним соприкоснулся, будто из кошмарного сна выныриваешь, в котором царят какие-то жуткие личности — упыри, вурдалаки и прочие мистические монстры?..

…Когда тренер и врач повезли Лешку в «травму» зашиваться, Токарев пошел на работу к отцу. Опыт соприкосновения с жизнью и работой уголовного розыска был у Артема уже достаточным для четкого понимания того, что зацепиться в этой странной истории с ведром не за что. И тем не менее Токарев хотел посоветоваться с отцом, потому что внутреннее напряжение не проходило, потому что интуиция подсказывала: беда, случившаяся с Лешкой, — это не обычное хулиганство, это что-то другое — совсем не понятное, а потому — страшное…

Отца он застал в кабинете, когда тот беседовал со своим заместителем Петровым (по прозвищу, разумеется, Петров-Водкин) о том, что необходимо срочно переписать книгу «КП». Дело в том, что несколько заявлений от потерпевших граждан (а точнее, не несколько, а более двадцати) вообще не были зарегистрированы. Система липы и очковтирательства, навязанная министерством, принуждала работающих на земле делать вид, что абсолютно все заявления фиксируются. В действительности же огромный процент этих заявлений шел «генералу Корзинкину». Естественно, иногда случались сбои — чья-то жалоба, плановые заявления от подставных заявителей, проверки инспекции по личному составу. А книга «КП» представляла из себя пронумерованную полистно и прошнурованную главтетрадь. Из нее ни листа нельзя было вырвать или, наоборот, вклеить в нее что-то. Ее можно было только переписать сызнова — меняя почерки, цвет чернил, подделывая подписи — то есть совершить еще одно привычное должностное преступление в устойчивой группе территориальных оперов, дежурной части, да и всего руководящего звена. Где-то раз в три года почти каждое отделение милиции с переменным успехом эту операцию проделывало и — выходило из кризиса. Недреманое око государево — прокуратура, которой полагалось надзирать за милицией, — была частенько если и не в доле, то уж по меньшей мере в курсе… Вот в этот ответственный момент составления плана на фальсификацию официального документа Артем и заглянул к отцу.

— О! — обрадовался Василий Павлович. — Заходи, прям вовремя ты — у тебя ж почерк набитый, взрослый. Нам позарез нужно набрать человек восемь своих…

— Много задержанных? — спросил, думая о своем, Токарев-младший. Отец укоризненно хмыкнул: