Книга Живешь только трижды - Сергей Донской

– Между прочим, – сказал Бондарь, рассеянно наблюдая за оркестром, – твой дед по отцовской линии был чистокровным греком. Я сам читал твое личное дело. Стыдно не знать историю своих предков.

Костино лицо потемнело:

– Если ты читал мою биографию, то должен помнить, что папаша с мамашей бросили меня на произвол судьбы, когда мне было полтора года. История таких предков мне до задницы. Как по материнской, бля, линии, так, бля, и по отцовской. – Опустошив свой бокал, Костя проглотил очередной биточек, после чего неожиданно попросил: – А вообще расскажи мне про греков. Ни хрена о них не знаю, веришь? Девушки спрашивают меня: «Что у тебя за фамилия такая чудная?» А я только глазами хлопаю.

Бондарю не составляло никакого труда припомнить несколько фактов из истории крымских греков. Они начали колонизацию полуострова еще в шестом веке до нашей эры, создав тут Боспорское государство и Херсонесскую республику. Потом их поперли к чертовой матери, и они носа не смели высунуть из своей Эллады. Основу же современной греческой общины составил особый батальон, принявший участие в Крымской войне, а затем оставленный Потемкиным для охраны крымского побережья от Севастополя до Феодосии. Ветераны были поселены в Балаклаве и близлежащих деревнях, за что их стали называть балаклавскими греками.

Во время депортации 1944 года около четырнадцати тысяч обрусевших эллинов турнули из Крыма за пособничество немецким оккупантам. Потом к власти дорвался Никита Хрущев, и с греков сняли позорное клеймо предателей, а их гражданские права были частично восстановлены. Ничего удивительного в том, что они поспешили возвратиться на полуостров, где им было гораздо комфортнее, чем в Сибири.

– Южная кровь, – прокомментировал Костя, явно прислушиваясь к бурлению в своих жилах. – А я-то думаю, отчего мне так нравится в Крыму? Вот оно что. Я, наверное, родом отсюда. Этот самый… бакалавр.

Утопив усмешку в бокале вина, Бондарь продолжил:

– Вообще-то балаклавские греки никогда не отличались особой воинственностью. Занимались мирным трудом, пахали землю, растили виноград, держали кофейни, ловили рыбу…

– С этим все ясно, – перебил рассказчика заскучавший Костя. – А как насчет гречек… то есть гречанок? Они красивые?

Он бросил взгляд на сцену, где не происходило ничего интересного. Пятеро музыкантов наигрывали что-то меланхолическое, если не сказать заунывное. Певица по-прежнему отсутствовала, предоставляя домысливать свою внешность. К сожалению, в архивах ФСБ не было фотографии Арианы Патричи, так что Бондарь понятия не имел, как она выглядит. Вкусы старпома Малютина были для него загадкой. Оставалось надеяться, что он не стал бы крутить любовь с какой-нибудь носатой страхолюдиной.

– Не раскатывай губы, – посоветовал Бондарь Косте. – Охмурить крымскую гречанку с наскока у тебя вряд ли получится.

– Почему это? – обиделся тот. – На меня каждая вторая баба западает.

– Гречанки относятся к той половине, где тебе ловить нечего.

– С чего ты взял?

– Как правило, они замкнуты и целомудренны, – пояснил Бондарь. – Традиции у них такие, ничего не попишешь. Кухня, детская да супружеская спальня – вот где проходит жизнь гречанки. Так повелось с древности. Единственным местом вне дома, где их могли увидеть посторонние мужчины, был колодец, куда они приходили, чтобы набрать воды и поболтать с подругами. – Бондарь закурил и выпустил пару дымных колец. – Могу представить себе, сколько любопытных увивалось там. Путешественники, описывая балаклавских гречанок, не скупились на эпитеты. Они находили их настолько прекрасными, что сравнивали их облик с изображениями Богородицы на старинных византийских иконах.

– Неправильная твоя теория, – сказал Костя, когда Бондарь умолк.

– Почему?

– Потому что она расходится с практикой.

– Откуда тебе это известно? – удивился Бондарь.

– А ты посмотри на сцену, – предложил Костя. – Богородицами там и не пахнет.

* * *

Бондарю стоило немалых усилий не разинуть рот, когда он повернулся в указанном направлении. К оркестру присоединилась не одна певица, а сразу две: черноволосая и светловолосая.

Брюнетка была выше и стройнее – с узковатыми, на взгляд Бондаря, бедрами, но зато с эффектным бюстом. Ее густые блестящие волосы были собраны в пучок, колышущийся над головой причудливым черным плюмажем. Платье брюнетки представляло собой стилизованную тунику, открывавшую загорелые колени, а макияжа она израсходовала столько, что ей позавидовала бы любая афинская гетера, вышедшая на ночную охоту.

– Ну и как она тебе? – поинтересовался оживившийся Костя.

– Высоковата, – ответил Бондарь. – Метр семьдесят восемь без каблуков, не меньше.

– Да я не про брюнетку. Ты только погляди на вторую цыпочку.

Бондарь заставил себя перевести взгляд на блондинку. Полноватая, но энергичная и очень миленькая, она то и дело поправляла бретельки платья, которые якобы норовили соскользнуть с плеч. Из-за этих манипуляций глаза всех мужчин невольно задерживались на ее открытом декольте, и интересовал их вовсе не золотой крестик, поблескивающий в ложбинке между грудями.

Блондинка сидела в центре, закинув ногу за ногу и переговариваясь то с подругой, то со своим ближайшим соседом, тучным лысеющим скрипачом. Двое мужчин с базуками косились на трусики брюнетки, просвечивающие сквозь ткань платья. Барабанщик возился со своей установкой. Пианист перебирал клавиши, наигрывая какие-то джазовые мотивы.

Внезапно свет над сценой погас. Рояль отозвался на это мажорным аккордом, и брюнетка, лаская ладонями микрофон, запела блюз. Голос у нее был слабоватый, но чувственный. Мелодия тоже была не лишена приятности, хотя исполнение оставляло желать лучшего.

– Разве это греческая песня? – изумился Костя.

– Нет, девушка поет по-английски, – сказал Бондарь. – Причем безупречно.

– Зачем тогда они приволокли сюда базуки?

– Для экзотики.

И в самом деле, большинство музыкантов просто прохлаждались на сцене, в то время как пианист отдувался за всех. Его пальцы растопыривались самым невероятным образом, а сам он склонялся над инструментом так низко, словно норовил клюнуть клавиши носом.

– Мастак, – заключил Костя, понаблюдав за ним немного. – Чистый Раймонд Паулс.

Бондарь промолчал. С его точки зрения, опытный ресторанный лабух мог бы играть гораздо профессиональнее. Бондарь даже заподозрил, что джазовая композиция включена в репертуар оркестра не случайно. Фальшивые ноты тонули в общей неразберихе аккордов. Если это была импровизация, то очень уж небрежная.

Пытаясь определить, как относятся к потугам пианиста его коллеги, Бондарь встретился взглядом с блондинкой, в ответ на что она уронила сразу две бретельки. Не отводя глаз, она что-то шепнула скрипачу, который коротко кивнул головой. Барабанщик и мужчины с базуками продолжали пожирать взглядами брюнетку, ограничиваясь нижней половиной ее фигуры. Назвать их скромными почитателями ее таланта не отважился бы даже неисправимый лгун.