Книга Валентинка - Люциус Шепард

– Я смогу вырваться в январе, – сказала ты. Мы лежали рядышком посреди серого вечера. – В Чикаго конференция, я туда собиралась.

– До января еще долго.

– Семь недель. Не так уж долго. Раньше не смогу, потому что праздники.

– Он ведь, кажется, не дает тебе праздновать Рождество… или теперь иначе?

– Мы дома не празднуем. Но к моим родным поедем.

Я изучал фактуру потолка.

– Я думала, ты обрадуешься, – сказала ты.

– Я буду скучать.

– Я тоже буду скучать. – И после вдоха: – Тебя же еще что-то тревожит?

– Да.

Ты оперлась на локоть, посмотрела на меня сверху:

– Я бы рада пообещать больше, – сказала ты. – Я знаю, ты хочешь больше.

– Чего мне хотеть? – спросил я. – Ну то есть – чего в таких случаях полагается хотеть? Какие правила?

Ты посмотрела с упреком.

– Я серьезно! Я пытаюсь понять. Чего мне хотеть… чего нам хотеть, двум людям, которые друг друга любят?

– В природе человека… – начала ты, но я перебил:

– На хуй природу человека. Мне обзоры не нужны. Я про нас с тобой.

– Я не знаю, что тебе сказать. Тебе кажется, ты все заранее знаешь.

– Понимаешь, мне вот ясно, чего я хочу, – сказал я, игнорируя твое замечание. – Я хочу, чтобы ты вышла за меня замуж! Но я не знаю, по правилам ли это… хотеть таких вещей.

Убитое выражение утекло с твоего лица, обратилось в смятение.

– У меня вздрогнуло, когда ты это сказал. – Ты двумя пальцами коснулась груди над сердцем. – Вот тут.

– Когда я что сказал?

– Что ты хочешь, чтобы я вышла за тебя замуж.

Я пытался ожесточиться, вооружиться сомнением и чувствовал, что ранен, злость моя нейтрализована подлинностью твоего ответа.

– Когда ты в Мэдисоне просил меня выйти за тебя замуж, – сказала ты, – у меня так же было. Очень странно.

Я хотел было сказать, что не странно вовсе, но напрасная трата слов, подкрепление различия, которое мы так и не преодолели. Сердце твое колотилось быстро, точно ты пережила или предчувствуешь невероятный страх.

Ты что-то прошептала – я не расслышал, переспросил.

– Я хочу выйти за тебя замуж, – сказала ты и уже собралась продолжить, но я указательным пальцем запечатал твои губы, чтобы не выскользнуло «но».

– Может, на этом пока и остановишься? – предложил я.

Мы спали, занимались любовью, ты спала, а я лежал подле тебя, и голову мою заполонили мелочи, дела и звонки, что следовало совершить. А счета за сотовый телефон я оплатил? «Естествознание» и редактор «Роллинг Стоун», с которым я договорился насчет статьи об очередном голливудском актере, чье эго требовало стать вдобавок рок-звездой… – они наверняка не против со мной связаться. Я чувствовал, что заботы эти меня оскверняют, что беспокоиться о чем-то, кроме проблемы под рукой, – на грани святотатства. Все эти банальности – словно тараканы, которых прогнал сильный жар: чувствуют, что скоро он ослабеет, и вознамерились вновь завоевать свой питомник.

Ветер распахнул балконную дверь. Спускались сумерки, в тумане высвечивались зарницы. Несколько вспышек подряд, а затем мощный всполох, осветивший изломы в тумане, узор красновато-рыжих линий, точно расползающаяся трещина. Вроде знакомый узор. После нового всполоха я понял, что светящиеся линии напоминают незаконченный рисунок Берри. У меня побежали мурашки – такой момент осознания кошмара, слишком огромного, непостижимого, точно тень пала на весь мир, и, когда ты повернулась и улыбнулась мне, я сказал:

– Дико странное местечко.

– Пирсолл? – Ты села, потянулась к бутылке с водой. – В маленьких городах есть доля эксцентрики.

– Но Пирсолл, наверное, страннее всех.

– Может быть, – беззаботно ответила ты.

– Может быть, тут крайне странно. – Я напомнил тебе о неуклюжих гостях из Огайо на променаде.

– Ты преувеличиваешь.

– Да ладно! Ты же их видела. Даже если… если я вполовину преувеличиваю. Все равно дико. Будто у них здесь инвалидная олимпиада.

– Что все это значит? – Ты произнесла это весело, с почти британской отчетливостью.

– Опять надо мной потешаешься?

– Ну, явно.

– Ладно, тогда послушай.

Я неубедительно изобразил Пирсолл городом, где живут обычные люди и несколько лазутчиков, местом вторжения инопланетян или, может, тайного правительственного эксперимента. В качестве доказательств я привел необычный туман, городской щит от урагана и единогласное, без вопросов, признание такого положения дел; подростков, говорящих на незнакомом языке; инопланетный пинбольный автомат; неуклюжих людей; рисунки Берри со странной рыбоглазой перспективой, объединявшей их с художествами из номеров «Шангри-Ла»; беспрестанные прогулки лодок в туман; аллигатора и загадочное поведение бумажек; бездомного с такими же бумажками на рукаве; трещины молний и их копия на незаконченном рисунке Берри; минигольф…

– Гольф и правда был странный, – сказала ты. У меня появилась идея.

– То, что с нами случилось… ну, сначала как обдолбанные, потом координация испортилась. Может, с людьми на променаде то же самое. Психолучи вырубили, и все давай спотыкаться.

– Кроме нас – мы-то были нормальные.

– Мы уже получили дозу. У нас иммунитет.

– Ерунда какая-то.

– А ты как это объяснишь?

– Стресс. Скука.

– Людям на променаде было скучно?

– Я про гольф. Мы дурачились, стресс это усилил. Потом нам стало скучно. – Ты насупилась. – Ты же на самом деле не веришь, что нас запрограммировали?

– Просто предполагаю.

– Абсурд.

– Вовсе нет. Люди привыкли видеть то, что якобы видят, и все поразительное демистифицируют. Бог знает, что в действительности происходит. Мы всю жизнь болтаемся в глобальном заговоре, ни о чем не подозревая, хотя все у нас под носом творится.

– У меня противоположная точка зрения, – объявила ты.

– Ну кто бы мог подумать, а?

– Люди скорее склонны мифологизировать банальное, чем демистифицировать необъяснимое. Таблоиды почитай. Контакты с НЛО. На гараже пятна образуют лицо Иисуса.

– Да, Иисуса в последнее время и впрямь многовато, – согласился я. – Но, может, стремление видеть поразительное в банальном – симптом вытеснения. Мы знаем, что происходит нечто ужасное. Подозреваем, что нас окружили, подмяли без борьбы, мозги наши затуманены – и мы шарим в поисках какого-то объяснения для чувства, которое мы не в силах выразить.

– Если дела обстоят так, – заметила ты, – мы, наверное, обречены.