Книга Черный свет - Стивен Хантер

— Что такое долг? — спросил Боб.

— Я не могу объяснить. Сам не знаю, что это такое. Долг — это то, ради чего и чем живут такие особенные люди, как твой отец, — сказал майор. — Это самое лучшее, что есть у человека. Вот почему твой отец — герой. Это...

Мужчина замолчал, и Боб увидел, что он плачет.

Боб покачал головой. Этот рослый офицер, оплакивающий в темноте смерть его отца, тщетно старался подавить рыдания, высасывавшие из него мужество, которое он с таким трудом пытался сохранить.

Только виски прогонял это воспоминание, это чудовище, которое хотелось потопить в янтарной жидкости, обжигающей язык и пищевод, волной надежды и любви разливающейся по телу, отупляющей ум. Вот для чего нужен виски, — чтобы убивать те давние черные воспоминания, которые, выползая на поверхность из темных уголков подсознания, начинают убивать и душу, и тело. Как сейчас.

Боб сел в постели. Слава Богу, что в доме нет виски, иначе он, не задумываясь, схватил бы бутылку и пил бы, пил, погружаясь в умопомрачительную алкогольную пучину, откуда уже никогда бы не вынырнул. До чего же больно, не продохнуть.

Он поднялся — высокий, стройный, сильный мужчина с лицом, не выражающим почти никаких чувств, уже с проседью в волосах, но еще не утративший природной способности двигаться бесшумно. Он так долго спал один. Теперь его постель согревает женщина, и он смотрит на нее, забывшуюся под простынями безмятежным сном. Как она прекрасна. Кто бы мог подумать?

Он выскользнул в коридор и, открыв дверь в комнату, где слышалось тихое посапывание дочери, включил свет. ИКН4 лежала в кровати, свернувшись калачиком; ноздри крошечного носика едва заметно трепетали. Потревоженная светом, девочка зашевелилась во сне. Ее точеная маленькая фигурка с влажной от пота кожей, казалось, была вырезана из леденца. Глаза прикрывают веки с загнутыми ресницами, ровными и пушистыми, как бахрома на салфетке; над изящными кукольными губками — миниатюрный носик. Она потерла ладонью глаз, поеживаясь с животным наслаждением, и, убрав с лица прядь волос, плотнее закуталась в одеяло. Наверно, о лошадях грезит, подумал Боб, спрашивая себя, неужели и он станет для дочери загадкой, какой был для него его отец. Он надеялся, что подобное не повторится. Боб выключил свет и, склонившись над маленьким тельцем, осторожно поцеловал гладкую щечку. Его захлестнула невыразимая радость, ощущавшаяся гораздо острее и реальнее, чем тоска по виски.

Ради этого стоило страдать, подумал Боб.

Неожиданно он почувствовал себя храбрее. К нему вернулось спокойствие, и он наконец, почти примирившись с обстоятельствами, осознал, что должен сделать.

Боб прошел по коридору до чердачного люка и потянул на себя вытяжной ремень. Крышка с глухим треском распахнулась, свесившись с потолка, и вниз сползла деревянная лестница. Боб залез на чердак и включил свет. Чердак как чердак: беспорядочное нагромождение дорожных сундуков и чемоданов, вешалки со старой одеждой, связки фотографий. В основном это были вещи Джулии, но кое-что принадлежало и ему — пожитки, прибывшие из Блу-Ай в трейлере много лет назад, когда он принял решение окончательно порвать с оружием. Они занимали немного места. Боб увидел старый брезентовый мешок с принадлежностями солдата морской пехоты, несколько пар одинаковых ботинок, вешалку со своей синей парадной формой, кожаную охотничью куртку со множеством пряжек и ремешков и несколько потрепанных чемоданов.

А вот и то, что он ищет. Старая коробка от обуви, перетянутая красной лентой. «Бастер Браун», полуботинки, размер: С7, цвет: темно-коричневый", — прочитал Боб на наклейке. В далеких 50-х он хранил в этой коробке свои выходные туфли. Сквозь слой пыли проглядывала витиеватая надпись, сделанная рукой матери: «Вещи отца».

Боб дернул за ленточку, которая, лопнув от его слабого рывка, выпустила на волю призраки прошлого. В воздухе, словно облачко далеких воспоминаний, закружились пылинки. Боб осторожно снял крышку и, опустившись на колени, как был, в одних трусах, стал перебирать и рассматривать при желтом свете сложенные в коробке предметы.

Это было все, что осталось от Эрла Ли Суэггера, солдата Корпуса морской пехоты США, сотрудника полиции штата Арканзас, погибшего при исполнении служебного долга 23 июля 1955 года. Взгляд Боба упал на старые бурые фотографии, отпечатанные на жесткой блеклой бумаге. Он взял их в руки и почувствовал, как и его обволакивает та странно непривычная атмосфера, окружавшая маленького деревенского мальчика с пухлыми щечками. В его чертах еще только проглядывали знакомые контуры, которые позже обретет лицо отца. В этом буром мире находились фермерский дом, решетка для вьющихся растений, сухопарый мужчина в соломенной шляпе, вырядившийся, несмотря на палящее солнце, в костюм-тройку с накрахмаленной рубашкой и галстуком-бабочкой. Должно быть, этот мужчина с лицом, будто высеченным из гранита, был отец мальчика, то есть его, Боба, дед, на груди которого сияла круглая звезда — эмблема шерифа. Боб также заметил на нем широкий ремень, утыканный патронами, и кобуру, из которой торчала изогнутая рукоятка кольта. Рядом стояла бабушка, угрюмая женщина в бесформенном платье, наверно, никогда не улыбавшаяся. Боб перевернул фотографию. «1920, Блу-Ай, Арк.», — прочитал он надпись, сделанную чернилами, которые выцвели от времени. Эта же троица в разных комбинациях — иногда вместе, иногда по двое или по одному — встречалась и на других снимках. Однако земля не очень-то сытно кормила их, отметил Боб. На последнем снимке был запечатлен Эрл в возрасте 24 — 25 лет — в оливково-серой форме морского пехотинца с тугим воротничком. Стройный, подтянутый, горделивый, с тремя сержантскими нашивками на плече и сияющей офицерской портупеей, перетягивающей широкую грудь. Он поступил в Корпус морской пехоты в 1930 году, в двадцать лет, и довольно быстро дослужился до офицерского звания. Боб, перевернув фотографию, увидел каллиграфический почерк бабушки: «Эрл дома во время отпуска, 1934 г.»; Эрл с прилизанными волосами смотрелся настоящим франтом на фоне белых стен.

Под фотографиями лежали награды, целая коллекция наград — знаки классности по стрельбе, полученные на службе в полиции (его отец был удивительно метким стрелком), звезда и ленты за участие в боевых действиях на Тихом океане, медаль «Пурпурное сердце»[12], две «Благодарности президента» — для военнослужащих 2-й и 3-й дивизий морской пехоты, крест «За выдающиеся заслуги», медаль «Серебряная звезда» и, конечно же, самая главная награда: Почетная медаль Конгресса — кусок металла в форме звезды на выцветшей ленте, которая когда-то была небесно-голубой. Боб взял медаль в руки — тяжелая, внушительная. Прозябавшая долгие годы в забвении, она утратила блеск позолоты. Боб вдруг осознал, что впервые разглядывает этот самый почетный символ достоинства, мужества, славы. Отец никогда не показывал и не надевал медаль, а мать, должно быть, после похорон упрятала ее в коробку, чтобы забыть о боли.

Он подержал медаль в ладони, надеясь почувствовать что-нибудь. Никаких ощущений. Кусок металла, побрякушка. У него самого есть медали. Он знает, что испытывает солдат, глядя на свои награды. Отчужденность. Смотрит на них и думает: «Ну и что?» Они так мало объясняют, не имеют никакого отношения к действительности и не передают истинного смысла понятий, которые символизируют.