Книга Неестественные причины - Филлис Дороти Джеймс

– Расскажите мне про Дороти Сетон, – попросил Далглиш.

– О, она была прелестна, Адам! У меня где-то лежит фотография, надо будет вам пока­зать. Психопатка, конечно, страшная, но бе­зумно хороша. На медицинском жаргоне ее болезнь называется маниакально-депрессив­ный психоз. Только что веселилась до упаду – и вот уже сплошной мрак, прямо чувству­ешь, как тебя заражает унынием. Мне это было, разумеется, совершенно не показано. Я и со своими-то психозами не знаю как сла­дить, не до чужих. Сетон, я думаю, намучился с ней страшно. Пожалуй, даже посочувству­ешь ему – если бы не бедняжка Арабелла.

– А как она погибла? – спросил Далглиш.

– О, это кошмар, ужас! Сетон повесил ее на крюке для окороков, который торчит из потолочной балки у меня в кухне. Никогда не забуду это висящее тельце, вытянутое, как убитый кролик. Она была еще теплая, когда мы перерезали веревку. Пойдемте, я вам по­кажу.

И поволок его в кухню.

Только на полпути Далглиш сообразил, что речь идет о кошке. Он чуть не расхохотался, но овладел собой и последовал за Брайсом добровольно. Тот весь трясся от ярости, с неожиданной силой сжимая ло­коть Далглиша и свирепо замахиваясь на потолочный крюк, словно тот разделял ужасную вину Сетона. Теперь, когда он так горячо переживал заново гибель Арабеллы, выспрашивать его об обстоятельствах смер­ти Дороти Сетон было, по-видимому, беспо­лезно. Далглиш сочувствовал Брайсу. Он и сам любил кошек, хотя не так громогласно. Если человек действительно из мести и зло­бы убил сиамскую красавицу, его как-то не жаль. А главное, у такого человека наверня­ка имелось много врагов.

Далглиш поинтересовался, кто обнаружил Арабеллу.

– Сильвия Кедж. Она пришла поработать под мою диктовку, а я ехал из Лондона и за­держался, приехал на пять минут позже нее. Она успела вызвать по телефону Селию Кэл-троп, чтобы та срезала Арабеллу, самой ей было не достать. Естественно, они обе встре­тили меня страшно расстроенные, Сильвию даже затошнило. Нам пришлось подкатить ее кресло к кухонной раковине, и ее вырва­ло прямо на мою немытую посуду, но не буду распространяться о моих переживаниях. Хотя я думал, вам известно все в подробнос­тях, я же просил мисс Далглиш написать вам, может быть, вы смогли бы приехать и дока­зать, что это дело рук Сетона. От местной полиции невозможно было добиться проку. Подумайте, какой бы поднялся шум и крик, если бы это был человек. Например, Сетон. Просто смешно. Я совсем не так сентимен­тален, чтобы считать, будто люди важнее, чем другие формы жизни. И вообще нас слишком много, и редко кто из нас умеет радоваться жизни и радовать других. К тому же мы безобразны. Да. Мы уроды. Вы знали Арабеллу, Адам. Ведь это такая красота! Смотришь, душа радуется. Жизнь наполня­ется смыслом.

Далглишу претили подобные словеса, но он высказался с надлежащей похвалой о кошке Арабелле, которая действительно была красавица и сама это прекрасно созна­вала. Его тетя Джейн писала ему в свое вре­мя об этом происшествии, естественно, не упомянув о просьбе Джастина Брайса, что­бы он приехал и занялся расследованием. О том, что никаких улик против Сетона не было, он сейчас Брайсу напоминать не стал. Было много злобы, вражды и подозрений, но минимум разумного анализа. Впрочем, возвращаться к расследованию этой истории сейчас он был совершенно не склонен. Вы­манив Брайса из кухни обратно в комнату, он снова задал ему вопрос, как умерла Доро­ти Сетон.

– Дороти? Она уехала на осень отдыхать в Ле-Туке с Алисой Керрисон. К этому време­ни отношения у них с Сетоном совсем раз­ладились. Она вообще без Алисы шагу сту­пить не могла, а Сетон, наверно, тоже считал, что пусть при ней кто-то будет для присмот­ра. Одна неделя прошла, и Сетону стало ясно, что жить с ней он больше не в силах. Он на­писал, что хочет разъехаться. Точно, что там в письме было, никто не знает, но Алиса Кер­рисон присутствовала при том, как Дороти его вскрыла, и она показала на предвари­тельном разбирательстве, что миссис Сетон сразу ужасно расстроилась и велела немед­ленно собираться домой. Сетон писал то письмо в «Клубе мертвецов», они вернулись в пустой дом. По словам Алисы, Дороти дер­жалась вполне нормально, спокойно и даже бодрее обычного. Алиса принялась готовить ужин, а Дороти что-то писала за своим сто­лом. Потом поднялась и сказала, что пойдет прогуляться по пляжу, хочет посмотреть луну на волнах. Она добрела до того места, куда выходит Кожевенный проулок, разде­лась донага, аккуратно сложила одежду, при­давила камнем и вошла в воду. Тело нашли только через неделю. Что это самоубийство, не было сомнений, под камнем она положи­ла записку, что никому не нужна, ни себе, ни другим, она в этом убедилась и решила по­кончить с собой.

– А что сталось с письмом от Сетона?

– Его не нашли. Среди вещей Дороти его не было, и Алиса не видела, чтобы она его уничтожила. Но Сетон не скрывал его содер­жания. Он очень сожалеет, он хотел сделать как лучше. Так продолжаться больше не мог­ло. Я только через два года понял, до чего его довела жизнь с Дороти, – когда посмотрел его пьесу. Там изображается брак с психопаткой, только убивает себя муж, а не жена. Есте­ственно, Сетон хотел фигурировать в глав­ной роли. Не в прямом смысле, конечно. Хотя мог бы сыграть сам себя и на подмостках. Уж наверно, вышло бы не хуже, чем у бедняги Барри. Но актеров винить нельзя. Это такая плохая пьеса, Адам! Притом что написана очень искренне и с большой болью.

– Вы присутствовали на премьере?

– Сидел в третьем ряду партера, в самой середине, мой милый. И не знал, куда деваться от неловкости. А Сетон в ложе. И с ним – Селия. Дама, надо признать, достойная кава­лера, он мог гордиться: сверху до пояса прак­тически никакой одежды и обвешана побря­кушками, как рождественская елка. Может быть, Сетон хотел, чтобы ее сочли его лю­бовницей? Мне кажется, наш Морис любил строить из себя проказника. Вы себе не пред­ставляете, мой милый, это зрелище – про­сто очередная королевская чета в изгнании. У Сетона была даже какая-то медаль в пет­лице, кажется, за службу в местной берего­вой охране. Я сидел с Полом Маркемом, он так тонко воспринимает искусство, он зали­вался слезами к концу первого акта. И, по меньшей мере, треть публики, надо при­знать, тоже, но они, я думаю, просто от сме­ха. Мы удалились в первом же антракте и остаток вечера пили в ресторане «Молони». Я готов терпеть всякие страдания, при усло­вии, что они – чужие, но публичная казнь – это все же слишком. А Селия мужественно досидела до конца. У них даже потом был банкет в «Айви-клубе». Вспоминая этот спек­такль, я говорю: о Арабелла, ты отмщена!

– А рецензия Лэтема, как я слышал, была из разряда самых зубодробительных? Как вам кажется, в его нападках не было ничего личного?

– Да нет, я бы не сказал. – Брайс смотрел на Далглиша большими, младенчески не­винными глазами, но Адам знал, что за ними скрывается интеллект, к которому он питал глубокое уважение. – Оливер совершенно не выносит плохую литературу и плохую ак­терскую игру, а когда они сочетаются, он просто звереет. Так что если бы это Оливе­ра нашли мертвым с обрубленными кистя­ми, можно было бы понять. Чуть не любая из нынешних подержанных красоток без среднего образования, которые шныряют по Лондону и воображают себя актрисами, с радостью бы с ним рассчиталась таким образом, если бы умишка хватило.