Книга Беатриса - Оноре де Бальзак

При этих словах, произнесенных глубоким голосом, Фелисите прикрыла глаза, чтобы Каллист не мог прочесть их выражения.

— Вы ничего не пожелали от меня, — сказал Каллист. — Я верну ваше богатство вашим наследникам.

— Дитя! — промолвила Фелисите все тем же глубоким голосом, не вытирая слез, катившихся по ее щекам. — Значит, ничто не спасет меня от меня самой?

— Вы хотели давеча что-то рассказать мне и прочесть письмо... — сказал славный юноша, стараясь отвлечь Фелисите от мрачных мыслей, но она не дала ему докончить.

— Вы совершенно правы, — всегда надо честно выполнять обещания. Вчера было слишком поздно; но сегодня, надеюсь, нам хватит времени, — произнесла она шутливым и одновременно горьким тоном. — Однако мне легче будет вести рассказ, если я буду видеть дорогу к этим утесам.

Каллист распахнул окно и пододвинул к нему большое готическое кресло. Камилл Мопен, разделявшая восточные вкусы другой нашей прославленной писательницы[31], взяла великолепное персидское наргиле — подарок посланника, наполнила трубку пачулями, прочистила мундштук, вставила в него надушенный наконечник из гусиного пера, которым она пользовалась не больше одного раза, разожгла светло-желтые листья, поставила на столик поодаль от себя сосуд с водой, составляющий часть наргиле, — вазу с длинным горлышком, покрытую синей эмалью и позолотой, — и позвонила слуге, чтобы подали чай.

— Хотите папироску? Ах, я все забываю, что вы не курите. Так редко встретить в наш век подобную чистоту! Мне кажется порой, что лишь рука Евы, только что сотворенной богом, достойна погладить шелковистый пушок на ваших щеках.

Каллист покраснел и уселся на табуретку: он не заметил, как глубокое волнение залило краской лицо Фелисите.

— Особа, от которой я вчера получила письмо и которая, возможно, уже завтра будет здесь, — не кто иная, как маркиза де Рошфид, — начала Фелисите. — Выдав свою старшую дочь замуж за португальского вельможу, навсегда поселившегося во Франции, старый Рошфид, род коего куда менее древен, чем ваш, решил найти своему сыну невесту из высшей знати, чтобы тот мог получить таким образом звание пэра, что не удалось самому Рошфиду. Графиня де Монкорне сообщила ему, что в департаменте Орн проживает некая мадемуазель Беатриса-Максимилиана-Роза де Катеран, младшая дочь маркиза де Катерана, который хочет выдать своих дочерей замуж без приданого, так как все состояние он решил передать сыну. Катераны же, как говорят, ведут свой род чуть ли не от Адама. Беатриса родилась и выросла в замке Катеран, за Рошфида она вышла замуж в тысяча восемьсот двадцать восьмом году — в двадцатилетнем возрасте. Она славилась тем, что вы, провинциалы, называете оригинальностью и что в действительности есть возвышенность мысли, восторженность, чувство прекрасного, а также тяга к искусству. Поверьте же моему печальному опыту: нет ничего более опасного для женщины, чем отдаться таким склонностям; если бедная женщина уступает им, она приходит туда, куда пришла я и куда пришла маркиза — к бездне. Только мужчина может удержаться над пропастью, упираясь о края ее посохом, и этот посох — та сила, которой лишены мы, женщины, а если мы наделены ею, мы — чудовища.

Вдовствующая маркиза де Катеран радовалась, что внучка ее вышла замуж за человека, которого она превосходит знатностью и благородством образа мыслей. Рошфиды устроили все как нельзя лучше, Беатриса не могла на них пожаловаться; со своей стороны, и Рошфиды тоже были довольны Катеранами: воспользовавшись связями с Верней, д'Эгриньонами, Тревилями, Катераны добыли своему зятю звание пэра во время последней выпечки пэров Франции, предпринятой Карлом Десятым, что, впрочем, было отменено во время Июльской революции. После смерти старика отца Рошфид унаследовал все его состояние. Рошфид человек недалекий, но он начал с того, что завел себе сына. Однако же самодовольная и назойливая глупость мужа вскоре стала ясна для Беатрисы, и Рошфид ей опротивел. Первые дни брака являются пробным камнем как для мелких душ, так и для великой любви. Будучи дурачком, Рошфид счел неведение своей юной супруги за холодность и причислил Беатрису, которая, кстати сказать, блондинка, к породе вялых, бестемпераментных женщин; мало-помалу он зажил на стороне холостяцкой жизнью, решив, что его супружескую честь надежно охраняет мнимая холодность маркизы, ее высокомерие и тот роскошный образ жизни, который отделяет светскую женщину от простых смертных неприступным барьером. Когда вы побываете в Париже, вы поймете мои слова. Те, кто рассчитывал воспользоваться беспечностью невозмутимого маркиза, говорили ему: «Вам на редкость повезло: ваша жена холодная женщина. Увлечения ее чисто головные; она любит блистать в обществе, все ее выдумки не выходят из области искусства; ее тщеславие и все прочие желания будут удовлетворены, если она заведет салон, куда сумеет привлечь все прославленные умы, ее разгул — в музыке, оргии — в литературе». И супруг попался на эти шуточки, на которые в Париже ловят простаков. Однако никто не назовет Рошфида глупцом: он суетен и полон гордыни, как самый умный человек, с той только разницей, что умный человек прикидывается скромником и, как кошка, ластится к вам, добиваясь ответной ласки, а наш Рошфид не таков, — он тщеславен в открытую, он сияет самодовольством и на людях сам первый восхищается собой. Его тщеславие оглушительно бьет копытами и с громким хрустом пережевывает свой незатейливый корм. Недостатки таких людей обычно познаются только в близком общении и проявляются лишь при закрытых дверях, в тайниках частной жизни, а в обществе и для общества такой человек просто очарователен; но Рошфид, решивший, что его семейный очаг под угрозой, такой Рошфид стал бы невыносим, ибо он ревнив мелочной и трусливой ревностью, которая, будучи однажды обнаружена, становится звериной; она подло таится в течение первых шести месяцев брака, а на седьмой убивает всякое чувство. Рошфид потихоньку изменял жене и боялся ее — вот вам целых два источника домашней тирании, и она должна была проявиться в тот день, когда маркиз понял, что супруга из милости к нему делает вид, что не замечает его измен. Видите ли, я лишь затем так подробно разбираю этот характер, чтобы лучше объяснить поведение Беатрисы. Маркиза питала ко мне величайшее восхищение; но ведь от восхищения до зависти всего один шаг. Мой салон, пожалуй, один из самых интересных в Париже; она пожелала создать себе такой же и пыталась переманить к себе моих завсегдатаев. А я не умею удерживать тех, кто хочет меня покинуть. Ей удалось привлечь к себе людей легкомысленных, которые от безделья готовы дружить со всеми, они перепархивают из салона в салон и в этом видят цель жизни; но, устроив у себя салон, Беатриса не успела создать себе свой круг. В ту пору, как мне кажется, ее пожирало страстное желание чем-нибудь прославиться. Тем не менее в Беатрисе есть величие души, царственная гордость, она не глупа, она с чудесной легкостью рассуждает обо всем и все усваивает; она может поговорить и о метафизике, и музыке, и богословии, и живописи. Я знала ее еще невестой, а вы увидите сложившуюся женщину; но в ней чувствуется некоторая наигранность, слишком ей хочется показать, что ей нипочем китайский или древнееврейский язык, что она разбирается в иероглифах и может прочесть вам папирусы, в которые заворачивали мумии. Беатриса — блондинка; по сравнению с такими блондинками наша праматерь, белокурая Ева, показалась бы чернушкой. Беатриса тонка и стройна, как свеча, бела, как облатка для причастия; лицо у нее длинное, черты острые; цвет лица меняется чуть не каждый день, — нынче она свежа, как цветок, а назавтра встанет изжелта-серая и на щеках выступят пятнышки, как будто за ночь в кровь ее набились песчинки; лоб у нее великолепный, правда, слишком открытый; глаза серые с зеленоватым отливом, а белок — белый-белый; брови не густые, веки тяжелые, ленивые. Очень часто вокруг глаз залегает синева. Нос у нее острый, с поджатыми ноздрями, очень тонкий, но дерзкий, злой. Рот, что называется, австрийский, — нижняя губа презрительно изогнута и тоньше верхней. Щеки у Беатрисы бледные, розовеют они только в минуты сильного волнения. Подбородок довольно пухлый, почти такой же, как у меня, — и уж простите за откровенность, но я все-таки скажу вам: женщины с пухлым подбородком требовательны в любви. Более грациозной, гибкой талии, чем у Беатрисы, я никогда не видела; спина и плечи ослепительной белизны, хотя несколько плоски; говорят, что сейчас линии смягчились, расправились ; но бюст не так хорош, как плечи, да и руки худые. Однако у маркизы такие непринужденные манеры и изящные движения, что они с избытком окупают эти небольшие недостатки и выставляют все ее прелести в самом выгодном свете. Беатриса с виду прирожденная принцесса, именно прирожденная, в ней все выдает высокое происхождение: и чересчур узкие бедра, правда, изящно очерченные, и прелестнейшая в мире ножка, и роскошные волосы, подобные волнам света, — знаете, как у ангелов Жироде[32]. Про нее не скажешь, что она безупречно красива или даже очень хорошенькая, но когда Беатриса захочет, она производит неизгладимое впечатление. Достаточно ей надеть вишневое бархатное платье с богатой кружевной отделкой и украсить прическу пурпуровыми розами — и вот она уже божественна. Я представляю себе Беатрису, одетую по старинной моде: узкий корсаж мыском, — на груди он расходится и зашнурован лентами, — тонкую и хрупкую талию охватывает широкая парчовая юбка, лежащая пышными и тяжелыми складками; воротник высокий, гофрированный, рукава с прорезями, манжеты широкие, кружевные, и нежная кисть руки выходит из них, как изящный пестик цветка из венчика; волосы завиты в локоны и накрыты сеткой, унизанной жемчугом. В таком костюме Беатриса поспорила бы с самой первой тогдашней красавицей. Посмотрите-ка.