Книга Неточка Незванова - Федор Достоевский

Мадам Леотар, надзиравшая за нами, заметила наконец этуперемену в наших сношениях. И так как прежде всего я бросилась ей на глаза имое вынужденное одиночество поразило ее, то она и обратилась прямо к княжне,журя ее за то, что она не умеет обходиться со мною. Княжна нахмурила бровки,вскинула плечиками и объявила, что ей со мной нечего делать, что я не умеюиграть, что я о чем-то все думаю и что лучше она подождет брата Сашу, которыйприедет из Москвы, и тогда им обоим будет гораздо веселее.

Но мадам Леотар не удовольствовалась таким ответом изаметила ей, что она меня оставляет одну, тогда как я еще больна, что я не могубыть такой же веселой и резвой, как Катя, что это, впрочем, и лучше, потому чтоКатя слишком резва, что она то-то сделала, это-то сделала, что третьего дня еечуть было бульдог не заел, – одним словом, мадам Леотар побранила ее не жалея;кончила же тем, что послала ее ко мне с приказанием помириться немедленно.

Катя слушала мадам Леотар с большим вниманием, как будтодействительно поняла что-то новое и справедливое в резонах ее. Бросив обруч,который она гоняла по зале, она подошла ко мне и, серьезно посмотрев на меня,спросила с удивлением:

– Вы разве хотите играть?

– Нет, – отвечала я, испугавшись за себя и за Катю, когда еебранила мадам Леотар.

– Чего ж вы хотите?

– Я посижу; мне тяжело бегать; а только вы не сердитесь наменя, Катя, потому что я вас очень люблю.

– Ну, так я и буду играть одна, – тихо и с расстановкойотвечала Катя, как бы с удивлением замечая, что, выходит, она не виновата. –Ну, прощайте, я на вас не буду сердиться.

– Прощайте, – отвечала я, привстав и подавая ей руку.

– Может быть, вы хотите поцеловаться? – спросила она,немного подумав, вероятно припомнив нашу недавнюю сцену и желая сделать мне какможно более приятного, чтоб поскорее и согласно кончить со мною.

– Как вы хотите, – отвечала я с робкой надеждой.

Она подошла во мне и пресерьезно, не улыбнувшись, поцеловаламеня. Таким образом кончив все, что от нее требовали, даже сделав больше, чембыло нужно, чтоб доставить полное удовольствие бедной девочке, к которой еепосылали, она побежала от меня довольная и веселая, и скоро по всем комнатамснова раздавался ее смех и крик, до тех пор пока, утомленная, едва переводядух, бросилась она на диван отдыхать и собираться с свежими силами. Во весьвечер посматривала она на меня подозрительно: вероятно, я казалась ей оченьчудной и странной. Видно было, что ей хотелось о чем-то заговорить со мной,разъяснить себе какое-то недоуменье, возникшее насчет меня; но в этот раз, я незнаю почему, она удержалась. Обыкновенно по утрам начинались уроки Кати. МадамЛеотар учила ее французскому языку. Все ученье состояло в повторении грамматикии в чтении Лафонтена. Ее не учили слишком многому, потому что едва добились отнее согласия просидеть в день за книгой два часа времени. На этот уговор онанаконец согласилась по просьбе отца, по приказанью матери и исполняла его оченьсовестливо, потому что сама дала слово. У ней были редкие способности; онапонимала быстро и скоро. Но и тут в ней были маленькие странности: если она непонимала чего, то тотчас же начинала думать об этом сама и терпеть не моглаидти за объяснениями, – она как-то стыдилась этого. Рассказывали, что она поцелым дням иногда билась над каким-нибудь вопросом, который не могла решить,сердилась, что не могла одолеть его сама, без чужой помощи, и только впоследних случаях, уже совсем выбившись из сил, приходила к мадам Леотар спросьбою помочь ей разрешить вопрос, который ей не давался. То же было в каждомпоступке. Она уж много думала, хотя это вовсе не казалось так с первоговзгляда. Но вместе с тем она была не по летам наивна: иной раз ей случалосьспросить какую-нибудь совершенную глупость; другой раз в ее ответах являлисьсамая дальновидная тонкость и хитрость.

Так как я тоже могла наконец чем-нибудь заниматься, то мадамЛеотар, проэкзаменовав меня в моих познаниях и найдя, что я читаю очень хорошо,пишу очень худо, признала за немедленную и крайнюю необходимость учить меняпо-французски.

Я не возражала, и мы в одно утро засели, вместе с Катей, заучебный стол. Случись же, что в этот раз Катя, как нарочно, была чрезвычайнотупа и до крайности рассеянна, так что мадам Леотар не узнавала ее. Я же, почтив один сеанс, знала уже всю французскую азбуку, как можно желая угодить мадамЛеотар своим прилежанием. К концу урока мадам Леотар совсем рассердилась наКатю.

– Смотрите на нее, – сказала она, указывая на меня, –больной ребенок, учится в первый раз и вдесятеро больше вас сделала. Вам это нестыдно?

– Она знает больше меня? – спросила в изумлении Катя. – Даона еще азбуку учит!

– Вы во сколько времени азбуку выучили?

– В три урока.

– А она в один. Стало быть, она втрое скорее вас понимает имигом вас перегонит. Так ли?

Катя подумала немного и вдруг покраснела как полымя,уверясь, что замечание мадам Леотар справедливо. Покраснеть, сгореть от стыда –было ее первым движением почти при каждой неудаче, в досаде ли, от гордости ли,когда ее уличали за шалости, – одним словом, почти во всех случаях. В этот разпочти слезы выступили на глазах ее, но она смолчала и только так посмотрела наменя, как будто желала сжечь меня взглядом. Я тотчас догадалась, в чем дело.Бедняжка была горда и самолюбива до крайности. Когда мы пошли от мадам Леотар,я было заговорила, чтоб рассеять поскорей ее досаду и показать, что я вовсе невиновата в словах француженки, но Катя промолчала, как будто не слыхала меня.

Через час она вошла в ту комнату, где я сидела за книгой,все раздумывая о Кате, пораженная и испуганная тем, что она опять не хочет сомной говорить. Она посмотрела на меня исподлобья, уселась, по обыкновению, надиване и полчаса не спускала с меня глаз. Наконец я не выдержала и взглянула нанее вопросительно.

– Вы умеете танцевать? – спросила Катя.

– Нет, не умею.

– А я умею.

Молчание.

– А на фортепиано играете?

– Тоже нет.

– А я играю. Этому очень трудно выучиться.

Я смолчала.

– Мадам Леотар говорит, что вы умнее меня.

– Мадам Леотар на вас рассердилась, – отвечала я.

– А разве папа будет тоже сердиться?

– Не знаю, – отвечала я.

Опять молчание; княжна в нетерпении била по полу своеймаленькой ножкой.

– Так вы надо мной будете смеяться, оттого что лучше меняпонимаете? – спросила она наконец, не выдержав более своей досады.

– Ох, нет, нет! – закричала я и вскочила с места, чтобброситься к ней и обнять ее.