Книга Плейбой - Ханна Грей

она толкает грудь вверх и стонет. Ее тело такое великолепное, и я мог бы потеряться прямо в этом моменте. Но она бы никогда не позволила этого. Когда Эддисон скулит еще громче, чем я когда-либо слышал… Я теряю контроль. Неспособный остановить покалывание, которое начинается в яйцах и распространяется по всему телу.

— Кончи со мной, Эддисон, — я дрожу. — Дай почувствовать, как ты кончаешь.

Снова вытягиваясь вперед, она впивается ногтями в плоть плеч, когда ее спина выгибается, а грудь толкается в меня. Я чувствую, как Эддисон сжимает меня, теряя всякий контроль.

— Кэм, — скулит она, брови сходятся вместе.

Медленно, ее лоб приближается к моему, и она дрожит. Когда наши оргазмы заканчиваются, Эддисон не сразу убегает, как обычно. Задыхаясь, она опускает голову мне на грудь и отдыхает несколько минут. Мы оба продолжаем тяжело дышать, пытаясь отдышаться.

Я провожу ногтями по коже ее спины, желая, чтобы она осталась еще немного. Она пахнет какими-то цветами, и я делаю глубокий вдох.

— Пожалуй, пора идти, — говорит она, отстраняясь. — Спасибо за быстрое свидание.

— Эй, всегда пожалуйста, — я подмигиваю, притворяясь, что не разочарован тем, что она опять не может дождаться, чтобы уйти. — Я же говорил, что это будет лучшее быстрое свидание в твоей жизни.

— Было ли оно таким? — она постукивает себя по подбородку, сужая глаза. — Возможно, у меня были и получше.

— Были? — я наклоняю голову набок. — Если это так, то, думаю, мне лучше повысить свою квалификацию. В следующий раз, детка, ты не сможешь ходить на следующий день.

Ее глаза расширяются, словно от неожиданного света, и щеки пылают румянцем. Но, как я и предвидел, парирует колкой репликой, замаскированной под игривую усмешку.

— Кто сказал, что будет следующий раз? — бросает она, сдерживая улыбку, которая готова расцвести на ее лице, словно весенний цветок. — Очень самонадеянно с твоей стороны, плейбой.

— Достаточно уверен в своем мужском достоинстве, чтобы знать, что ты захочешь еще, — отшучиваюсь я, невольно заигрывая с ее реакцией. — А что, черт возьми, за чушь эта с плейбоем? Почему ты так меня называешь?

Она смеется.

— Ну, папа так называет хоккеистов.

— Кто сказал, что я плейбой? — я прищуриваюсь, невольно провоцируя ее. — Может, ты забрала мою невинность, женщина?

Она разражается хохотом, и ее смех, кажется, заполняет собой все пространство между нами. А потом, словно очнувшись от сладкого забытья, она осознает, что до сих пор сидит у меня на коленях. Перебираясь на пассажирское сиденье и поправляя легинсы, Эддисон усмехается.

— Неплохо.

— Но серьезно, — говорю я, не в силах сдержать нарастающую волну эмоций. — Почему ты считаешь меня плейбоем? Я понимаю, по кампусу ходят слухи. Но я не такой уж плохой. И девушек уважаю. И как бы ни казалось, что я ими пользуюсь… они тоже пользуются мной.

Она смотрит на меня, словно заново разглядывая, и в ее глазах читается искреннее удивление. Протягивая руку, она касается моей, и ее прикосновение нежное, как шепот летнего ветерка.

— Извини, Кэм. Я ничего плохого не имела в виду. Ты просто… ну, главный красавчик на кампусе. Девушки падают в обморок, когда ты проходишь мимо. Не могу прийти на лекцию, чтобы кто-нибудь не разглагольствовал о тебе, — она вздыхает, словно отбрасывая груз тревожных мыслей. — Извини, что поставила на тебя ярлык. Это было некрасиво с моей стороны.

Я понимаю ее слова. Я второкурсник здесь, в Бруксе, и всем известно, что в прошлом году я не гнушался ничем. Так много было случайных связей, когда я был пьян. Но мне нравился этот образ жизни. Даже в школе, охота за девушками и хоккей были моими любимыми занятиями. Ах да, и вечеринки.

— Долгое время я, наверное, и правда был плейбоем Брукса и развлечением. Но честно говоря, Эддисон? Я просто устал, — я качаю головой, словно отбрасывая ненужный груз. — Приедается быть все время в центре внимания. Быть чьим-то развлечением с тупыми шутками и беззаботным поведением. Всегда вести себя так, будто ничего не имеет значения, — я делаю паузу и провожу рукой по лицу, стараясь собрать разбегающиеся мысли. — Что я несу? Извини. Я не чокнутый, клянусь.

— Я понимаю, — едва слышно шепчет она, и в голосе звучит сочувствие. — Уверена, приедается все время быть душой компании и чьим-то приятным времяпрепровождением.

Когда я не отвечаю, ее брови слегка нахмуриваются, словно от тревоги.

— Кэм, ты ведь знаешь, что между нами исключительно платонические отношения, да? — она выглядит смущенной, и в глазах мелькает тень страха. — Я знаю, что не должна предполагать, что кому-то вроде тебя вообще может быть интересно в романтическом плане с такой, как я. Но на всякий случай хочу уточнить, чтобы мои намерения были ясны, и чтобы ты не подумал о чем-то другом. Ты сказал, что устал просто спать с кем попало. И я просто хочу убедиться, что не являюсь фактором в этом решении, — она теребит руки, словно пытаясь унять внутреннюю дрожь. — Я не могу дать тебе, никому, ничего большего.

Она так чертовски боится, что я в нее влюблюсь. Не понимаю. Об этом мечтает большинство девушек. Но Эддисон?

— Ты крутая девчонка. И если честно, мне действительно, очень нравится трахаться с тобой, Эддисон, — произношу я прямо, наблюдая, как ее щеки вспыхивают румянцем, словно рассвет над заснеженными вершинами. — Я не пытаюсь жениться на тебе или быть твоим принцем на белом коне. Это не про меня, — я делаю паузу. — Но мне нравится то, что происходит между нами. Даже если это на самом деле ничто.

Она выглядит облегченной, словно сбросив с плеч тяжелый груз.

— Аналогично. В моей жизни слишком много сложностей, чтобы добавлять туда чувства.

Застегивая ширинку, я улыбаюсь, и эта улыбка, кажется, отражается в ее глазах, словно отблеск солнца на воде.

— Несмотря ни на что, я считаю, что очень круто, что ты мама.

Ее лицо искажается.

— Спасибо, Кэм. Это много для меня значит. Айла — весь мой мир. Быть молодой мамой непросто. Но я бы не хотела ничего менять.

Я улыбаюсь искреннему тону ее голоса, когда она говорит о своей дочери. Очевидно, что Эддисон чертовски хорошая мать. Каким-то образом это еще больше заставляет ее уважать.

— Отвезу тебя на лекцию, — я завожу машину, и ее мягкий гул становится фоновой музыкой к нашим мыслям. — Спасибо, детка.

Она дарит мне кривую улыбку, и в ней я вижу отголосок той самой беззаботности, которая так манила.

— О, пожалуйста.

Я никогда особенно не любил детей. А теперь вдруг ловлю себя на том, что восхищаюсь тем, что у Эддисон есть кто-то, кого она