Книга Дом, в котором пекут круассаны - Лана Фиселлис

телефон, не искать решения тысяч задач, а просто умываться, убирая с лица остатки сладкой дрёмы. Лениво бродить по первому этажу, чтобы не разбудить сладко спящего Кирилла. Искать в хорошо знакомых ящиках пакет с молотым кофе, доставать турку и наполнять её рассыпчаты коричневым порошком. Заливать водой и поставить на самый медленный огонь конфорки. А затем оборачиваться через плечо, чтобы удостовериться в том, что Кирилл не проснулся.

Илья любил варить кофе — вот так, почти классическим способом. Медленно помешивая густую жижу, он буквально медитировал, расслабленно прикрыв свои глаза. Кофеварка одиноко смотрела из своего угла, шумная и вредная, пока он наслаждался беззвучным существованием. В мегаполисе он тратил время на более полезные вещи. Пробежки или поход в спортзал, поездка по делам или прогулка на мотоцикле. Мир постоянно двигался и отсутствие движения там, в бетонных высоких стенах и хитросплетениях улиц, сравнивалось с мгновенным увяданием. Здесь всё вокруг кричало, призывало остановиться.

Осторожно перелив кофе в кружку, добавив туда добрую порцию сливок, Илья перебрался к своим вещам и достал оттуда плотный скетчбук. В петлях спирали лежал карандаш, чтобы не пришлось долго искать его в недрах захламлённого рюкзака. Со всем этим Стрелецкий выбрался на улицу, осмотрелся с крыльца и пробрался к бассейну. Он уже успел переодеться в свою обычную одежду, спрятав всё для быстрого отбытия по завершению утренней процедуры. В любую секунду он мог подорваться и исчезнуть, не оставив и следа своего существования. В этом был весь Стрелецкий. Почти всегда он приезжал сюда последним, а наутро, стоило всем проснуться, его уже не было на горизонте. Никто не говорил ему, что шум заведенного мотоцикла тревожит сильнее, чем скрип ступенек.

Несколько глотков кофе согревающим потоком оросили горло и упали в желудок. Отставив кружку, Илья сел удобнее, осторожно мокнув босую ногу в холодную воду бассейна. Где-то вдали распевались птицы. Дятел стучал по одинокой берёзе чуть дальше и при должном внимании его вполне можно было бы заметить в уходящих сумерках. Природа дышала, лениво качая деревья летним ветерком, приносила с собой запах утренней росы и свежести. Можно было закрыть глаза и тогда всё это сменилось бы ярким полотном зелёных красок, расплывшимся от края до края золотыми линиями. Мир существовал где-то отдельно, не собираясь вливаться в его собственные мысли. Туманные отголоски воспоминаний терзали его изнутри, наполняли необходимостью возвращаться головой в повседневность.

Но здесь было так красиво. Даже забор не сдерживал собой кишащую природу. Вот-вот и кусты проберутся корнями под этой баррикадой, выбросят вверх стержни-веточки и ворвутся во внутрь, озлобленные сопротивлением человека к буйному росту. Сорняки выстроятся человечками, навострят свои листья-крапивы и будут жалить до тех пор, пока гиганты-разрушители не падут под натиском этого удара. Высоко над головой пролетела птица. Она сделала мягкий разворот, нырнула ниже, ловя блуждающую мошкару и лениво поддалась потоку, чтобы плавно подняться выше и исчезнуть за кроной старого клёна. Илья медленно склонил голову к бумаге, погладил шершавые края подушечками пальцев и сделал первую чёрточку.

Рисовать ему нравилось всегда. В своём роде, это была почти отдушина. Когда мыслей становилось слишком много, а боль в груди не находила выхода — чёрные линии рисовались быстрее и слаженней, чем в безмолвной тишине. Чувства выпадали через стержень карандаша, обрамлялись узорами и мягкими линиями. Из-под его руки постепенно появлялась птица, летящая вниз. Раскрытые крылья Илья осторожно обрисовал мягкими узорами, напоминающими перья павлина. Когда с этим было покончено, Илья переключился на клюв и осторожно стал обрисовывать цветок, который та держала в клюве.

Интересно, какие цветы растут во Франции? Стрелецкий задумался, поднося карандаш ко рту, так и не успев нарисовать ничего, кроме изогнутой палочки и пары лепестков. Птица молчаливо смотрела на него с пожелтевшей бумаги, замерев в моменте с каким-то удивительным спокойствием. Её движение казалось естественным. Таким же правильным, как и звуки вокруг. Все, кроме едва заметного скрипа калитки. Несколько мелких камушков, застрявших в протекторе чужих кроссовок, шаркнули по декоративной дорожке и в голове Ильи обрисовалась точная линия этого движения, почти белоснежная на фоне серости камня. Слегка запрокинув голову, юноша посмотрел на девушку, сумевшую застать его в таком месте и в такой ранний час, улыбнулся и вернул положение головы в исходную форму.

— Доброе утро, — тихо произнёс он, взял чашку и сделал несколько глотков, прежде чем поднять ту чуть выше своей головы в приглашающем жесте. — Будешь? Я правда из неё пил, так что, если только не брезгуешь.

Этим утром всё как-то складывалось поистине удачно. То, что должно было скрипеть — не скрипело. Босые ноги не шлепали; всё удавалось на удивление тихо. Адалин опускается сначала на колени, потом переваливается на левое бедро, чтобы так же тихо, практически без лишнего шума, перебросить ноги вперёд, стянуть кроссовки. Следуя примеру Ильи, Адалин опускает ноги в остывшую воду, и даже не шипит от обжигающего холода.

Предложение отпить кофе Ада принимает в молчание. Она практически ничего не говорит, словно боится, что каждое её слово разобьет этот красивый, спокойный момент. Таких в жизни было мало, и ты стараешься запомнить их, оттянуть. Кофе обжигает рот; крепость сковывает мышцы. Адалин не была любительницей глотнуть крепкого кофейку с утра, несмотря на стереотипное явление, что французы обязательно завтракают чашкой кофе и круассаном в какой-нибудь жутко эстетичной кофейне. Но от столь заманчивого предложения отказаться была не в силе.

Кружка опускается на своё место, пока Адалин вытягивает голову в детском любопытстве, чтобы получше рассмотреть рисунок на плотных листах. И её брови удивленно ползут вверх. Она и подумать не могла, что он рисует так хорошо… Хотя стоило бы, ведь Женя упоминала, что он занимается татуировками. Её глаза скользили по чётким чёрным линиям простого карандаша, изучая, запоминая. Ей было интересно это, не только потому что птица была нарисована руками Ильи — это просто одна из причин. Тут роль играл скорее… обычное любопытство?

— Какие цветы растут во Франции? — он водил карандашом по клюву, доделывая те части, что казались ему самому неправильными, а затем в отречённом спокойствии посмотрел на француженку.

— Мм? — Ада бегло переводит взгляд на лицо рядом сидящего Илью, застигнутая врасплох неожиданным вопросом. — Цветы Франции? — медленно, неуверенно переспрашивает Адалин, отводя обе руки назад и опираясь на них, задумчиво уставившись перед собой. — Во Франции много цветов растёт, но… ммм, — Адалин задумчиво прикусывает губу, щурит глаза, словно вспоминая, как то или иное слово переводится. — Ирис считается одним из символов Франции. Его связывают с величием тех веков, что существует