Книга Икар из Пичугино тож - Юрий Викторович Хилимов

необитаемый остров. Сергей Иванович даже подумал, что именно в поисках его он ездил по всем этим африкам и америкам, но только под конец жизни осознал, что Пичугино тож для них и есть тот самый остров, а другого и не нужно.

Что оставалось делать на острове? Только трудиться. Труд в «Зеленой листве» обрел статус настоящей религии, предельно точно отвечающей на вопрос «зачем?». Он отсек от будней все лишнее, фальшивое, умертвив на корню всяческие спекуляции про смыслы. Он вдохнул в действия подлинную осмысленность и настоящую свободу (а вовсе не рабство, как это могло показаться), подчинил жизнь природности, ее ясной логике и ритму. Он заставлял «возделывать свой сад», и тут, на даче, от буквальности этого императива бегали мурашки по коже, а еще от того, что благодарный сад приносил за это плоды.

Сергей Иванович и Елена Федоровна трудились на даче самоотверженно. И это нельзя было назвать иначе, как служением. Этот труд являлся заботой о земле в таком же точно смысле, что забота о внуках и детях, друг о друге. Глебовы прекрасно понимали, что без чего-то одного из этого круга все мгновенно утратит смысл, рухнет, рассыплется, а их остров уйдет на дно. Все держалось на этом труде. Вот поэтому они не переставали работать при любой погоде, и когда было лень, и когда невмочь — всегда!

Конечно, ухаживать за двенадцатью сотками в пожилом возрасте весьма непросто.

Марина и Вадим бывали здесь наездами. Их помощь приходилась весьма кстати, но на весь дачный сезон ее было ничтожно мало. Марина уговаривала родителей нанять помощников из близлежащей деревни, но те категорически отказывались от присутствия чужаков. Как умели, помогали внуки. Но много ли они могли?..

Сергей Иванович и Елена Федоровна безумно уставали. Уставали так, что не чувствовали ни ног, ни рук, ни спины. Непосвященному это все могло напомнить мазохово удовольствие или неотвратимую зависимость, в которую сначала кидаются без оглядки, а после — страдают от последствий. Было в этом даже нечто немного жуткое, по крайней мере, точно опасное. Как будто земля имела такое воздействие на человека, что по мере его старения тянула к себе все сильнее и сильнее, мол, «давай, наклонись ко мне поближе, а то ты стал уже подслеповат и глуховат, ведь я хочу кое-что шепнуть тебе на ушко». Такое притяжение вызывало подозрение. Оно заставляло быть настороже от того, что могло в любую минуту вдруг взять и навсегда утащить за собой вниз.

Елена Федоровна чувствовала это своим женским инстинктом и умела вовремя остановить себя и Сергея Ивановича, особенно Сергея Ивановича, который, как оказалось, не понимал той опасности, что скрывалась за заботой о земле. Он так увлекался подкормкой растений, поливом, борьбой с сорняками, возней с железками и прочим, что прекращал работу лишь после того, как получал хороший нагоняй от жены. «Сережа, у тебя уже вся футболка мокрая насквозь…. А ну хватит!» — ругалась Елена Федоровна. Может быть, не с первого раза, но это отрезвляло. Сергей Иванович доверял своей жене, потому что она, занимаясь каким-либо делом, никогда не забывалась в своем увлечении, не теряла голову, всегда сохраняя бдительность, особенно если дело было связано с безопасностью членов семьи. И все равно, когда она вот так его останавливала, он упирался, недовольно ворчал, но затем послушно шел в дом или в беседку.

Ругались ли они между собой? Ругались. Всякий раз это было похоже на вспышку, на разряд молнии. И это случалось на даче тоже, когда две глыбы не могли с первого раза договориться, где и на какой высоте должен висеть гамак или в какой цвет нужно выкрасить скамейку.

Трудовой календарь Глебовых — все равно что легендарная Гесиодова поэма. Во имя высшего неписаного порядка в нем один сюжет методично сменялся другим. Так было завещано предками, так повторялось из года в год и должно было передаться новым поколениям. Это шло из архаичных времен, где господствовали сплошные амбарвалии, терминалии, робигалии, цереалии, сатурналии… Для дачников с тех пор ничего не изменилось. Дача соединяла своих хозяев-хранителей с окружающим миром, заставляя пробуждаться в них природной сути. Она давала возможность прожить год так, как велел естественный ход вещей, завещанный еще древними языческими богами и не искаженный подмененными ценностями.

Весна — время посадки. Елена Федоровна почти не сажала никакой рассады сама, а все покупала на рынке у проверенных людей. Она не пускала землю в дом, не любила, когда в квартире пахнет землей. Вслед за своей интуицией Елена Федоровна усвоила понимание того, что в городской дом ни в коем случае нельзя переносить дачу, что эти два мира не должны перемешиваться, что лучше уж они сами будет бывать то там, то сям.

Сначала дачу нужно было «распаковать». Это касалось законопаченных на зиму построек, труб, емкостей; затем нужно было освободить от укрывного материала виноград, розы и другое, что требовало защиты от морозов. Всегда возникала тревога: перезимовали или нет? Эта зловещая интрига волновала всегда, и чем больше приближалась дата поездки на дачу после зимы, тем быстрее начинало биться сердце.

Когда выносили из сарая железный плуг, начиналось творение нового мира, настоящая титаномахия. Его укоренение каждый год происходило по-разному. Бывало, что он приживался сложно, мучительно. Подстегивали сроки. Случалось, что семена цветов-однолеток никак не давали всходы, а рассада овощей сохла или ее бил ветер. Но у Глебовых никогда не опускались руки, они вновь и вновь повторяли свою работу. Если все-таки какая-то культура не «шла», они спокойно принимали это как есть, довольствуясь тем, что выжило.

Летом посадочная гонка прекращалась, набранный темп замедлялся, а значит, все немного успокаивалось и продолжало уже идти своим чередом. Сотворенный мир уверенно входил в силу, тянулся к солнцу и радовался дождю. Но он по-прежнему нуждался в присмотре. Тогда Глебовы становились его хранителями. Они защищали его от бесчисленных полчищ сорняков и вредителей, от засухи и даже от него самого — от собственной буйности и ошибок роста.

Лето было временем размеренной бдительности, когда можно было перевести дух и подумать о себе. Однако снова себя вне этого нового мира помыслить было невозможно, и подлинное отдохновение наступало только вместе с ладом вокруг. В противном случае какой же тут отдых? Дачный лад нуждался в беспрестанной опеке. Нельзя было днями напролет сидеть в беседке с книжкой, когда не подвязаны помидоры или не подрезаны пасынки у винограда, а еще газон, компост, сбор ягод, подкормка всего и вся, и прочая, и прочая. В правильности такого