Книга Метель - Мари Вентрас

запущенный, что лечить бесполезно. Вряд ли она доживет до конца года. Она попросила меня приехать как можно скорее. Я мог знать, что она отдаст мне мальчика, который был не совсем моим сыном и рос без меня. По закону он был моим, потому что я признал его при рождении, но в глазах людей я был отцом никудышным, отсутствующим отцом, тут же вернувшимся к себе на Аляску. Мы поженились в ее больничной палате — так она захотела. Она лежала бледная, словно уже умерла, а я стоял в наспех купленном костюме, который на мне едва сходился, так что она при виде меня чуть не засмеялась, только смех был похож на хрип. И рядом с нами — малыш, ничего не понимающий, ошарашенный близостью трагедии, смерти, которую он даже не мог себе представить, а тут еще какой-то отец, свалился неизвестно откуда. Она все заранее обговорила со своим адвокатом. После ее кончины я получил опеку над малышом, он был совершенно ошеломлен случившимся, замкнулся и ни на что не реагировал. Я также получил приличную сумму, которую она унаследовала. Несколько месяцев длилась жестокая тяжба. Мать Фэй задействовала своих адвокатов, чтобы забрать у меня ребенка на том основании, что она его единственная родня, а собственный отец никогда о нем не заботился. Я знал эту женщину только по рассказам Фэй и не совсем понимал, как мать и дочь могут так ненавидеть друг друга. Суд встал на нашу сторону, Фэй достаточно ясно выразила свою волю, ее нельзя было оспорить. Я покинул Нью-Йорк, предварительно отправив домой чемоданы с книгами, учебниками и одеждой по крайней мере на два года вперед, и увез малыша с самыми дорогими вещами его матери, которые уместились в две жалкие картонные коробки. Взятая напрокат машина и в ней два незнакомых друг другу человека, которым не о чем говорить, которые боятся друг на друга смотреть. Он считал меня своим отцом, а мне эта ложь разъедала печенку. Я поклялся ей, что никому и никогда не открою правду, пока малыш не достигнет совершеннолетия. Не зная, что делать с ребенком, я решил повторить путь, который привел меня к его матери, только в обратном направлении. Мы проехали по всем Майерам, которые помогали мне много лет назад. Я хотел показать ему, что, какой бы страшной и гулкой ни была образовавшаяся пустота, ее можно заполнить человеческим теплом — заполнить постепенно, как мерный градуированный стакан, по сантиметру. Дурацкое решение, но другого у меня не было, я не мог предложить ему ничего лучше. Родители к тому времени давно умерли, нас никто не ждал.

Бесс

В конце концов, устав от такого привычного мне отчаяния, я заснула в кресле Томаса. Неужели когда-нибудь и лицо малыша сотрется в моей памяти, потускнеет, как стало тускнеть лицо Кассандры? Размытые очертания, контур и тщетные потуги вспомнить. Смотри, ты ее забываешь, ты даже не способна хранить верность ее памяти. Малыш еще четко стоит у меня перед глазами: узкие плечи, острые коленки, тонкие запястья, которые делают его похожим на кого угодно, только не на внука дровосека, готового принять эстафету у нескольких поколений сильных и бесстрашных мужчин. Малыш — настоящая загадка. В кого он пошел? Откуда его интеллектуальные способности, такие ненужные в здешних местах? Редкая экзотическая птица, которую я выпустила на волю, в дикую среду без защиты, без шанса выжить. А мальчик мне верил, нашептывал мне свои тайны, о которых не ведал его отец, когда мы залезали с ним вдвоем под его высокую большую кровать, спускали простыни до пола и сидели там, как в палатке. Тайной было то, как он относится к этому силачу, который жил с нами в одном доме, к бородатому великану, словно сошедшему прямиком из сборника мифов и способному одним ударом топора расколоть бревно толщиной с балку, принести на плече полтуши лося или сразить медведя одним выстрелом наповал, если надо защитить своих. Этот потомок титанов не умел говорить, потому что его заколдовала ведьма с одного скалистого острова в Средиземном море, и страшное заклятие не дает ему открывать свое сердце, иначе те, кто ему дорог, обратятся в камень. Мне нравилось, как мальчик переиначивает историю, как он художественно приукрашивает инцидент с несостоявшейся встречей отца и сына и все равно надеется, что однажды Бенедикт расскажет ему о том, как он познакомился с его матерью, расскажет об их любви и, главное, объяснит, почему он их оставил. Как будто все можно объяснить.

Я резко проснулась: чья-то мозолистая, грубая ладонь зажала мне рот. Увидела багровую рожу Клиффорда в нескольких сантиметрах от своего лица.

«Привет, Бесс. Что, скучаешь в одиночестве?» Он наваливался, придавливал меня всем телом, левой рукой сжимая мне оба запястья, а тем временем правой расстегивал себе брюки. «Сейчас ты у меня получишь, милочка, — все, что недополучила от Бенедикта!» Я пыталась укусить его, подтянуть колени, оттолкнуть это неправдоподобно тяжелое, мерзкое тело, но он не разжимал хватку и все шарил, раздвигал, совал пальцы под одежду, расстегивал молнии, пытаясь добраться до кожи. Я отчаянно уворачивалась и закрывалась, хотя он надавил мне локтем на грудь, пригвоздив меня к стулу; все равно он был куда мощнее меня. Однако ему все же пришлось на миг отпустить мне руки, чтобы стянуть с меня брюки. Что случилось в этот момент? Какая доля моего мозга взяла управление на себя? Какая часть тела все же отказалась ему уступать? Я попыталась нащупать то, что раньше заметила возле камина. Клиффорд тем временем сопел и хрюкал, заранее предвкушая скотское торжество. Наконец моя ладонь ощутила сталь, холодную и почему-то успокаивающую, потом — поверхность деревянной рукоятки, и когда та прочно легла мне в руку, я размахнулась и ударила. При первом ударе в висок он посмотрел на меня ошеломленно, почти как ребенок, у которого вдруг отобрали игрушку. Кровь потекла ему в ухо, неожиданно темная и густая. Вторым ударом орудие пронзило ему шею, не встретив никакого сопротивления. Я воткнула его до упора, стукнув ладонью по торцу, со всей накопившейся во мне яростью, и почувствовала, как тело обмякло и стало заваливаться. Клиффорд смотрел в одну точку — пристально, не моргая, не говоря ни слова. Неизвестно, что он увидел там, за невидимой чертой, и стала ли от этого смерть легче.