Книга Хрен знат 2 - Александр Анатольевич Борисов

неистребимый дух давно обжитого пространства. В коридоре на вешалке одиноко болтается мамкин бежевый плащ. Здесь ещё не развешены занавески. Не стоит в уголке деревянная кадка с лимонным деревом, которое исправно цветёт, но никогда ещё не давало плодов. Без глиняных горшков с фикусом и алоэ, которое бабушка называет не иначе как «дохтур», наш подоконник кажется грустной пародией на себя. В кухне горит лампочка, и это подчёркивает непроглядную тьму за большими сложными рамами, собранными из кусочков стекла, самый большой из которых, чуть меньше школьной тетрадки.

Всё что в доме из дерева, дед делал сам, без гвоздей, на шипах: и окна, и двери, и вешалку, и книжные стеллажи. До моей старости доживёт только кухонный стол (уже в полуразваленном состоянии), да одна из дверей, что ведёт сейчас из коридора на кухню. Только я её перенёс в комнату, которая когда-то казалась большой. Другую, точно такую же, выцыганил художник — коллекционер разного хлама, что делал портрет для нового дедова памятника, вскрывал его эксклюзивным защитным раствором. Краски под ним с годами не выцветают, ибо выполнен тот раствор «по старинной утраченной технологии», восстановленной лично им. Грех было отказать.

Почему я уверен, что дверь именно та? — слишком приметная. В левом углу, над стеклянными вставками, со стороны навесов — небрежный косой срез. Года четыре назад, дед смахнул его ручною ножовкой, чтобы подключить фильмоскоп, потому что розетка на кухне «давно уже не работает». Их, кстати, всего три, считая и ту, что «наверно сгорела». По одной на каждую комнату. Пока хватает. Что к той сети подключать? Насчёт бытовых электроприборов у нас небогато: утюг да настольная лампа. Для водного насоса есть своя розетка. Она у межи, на фасаде дома. От неё тянется переноска по винограднику до самого конца огорода. Есть у меня подозрение, что это «левак». Два счётчика рядом, разделены только стеной. Если предположить, что от одного на розетку приходит ноль, а от другого фаза, то чисто теоретически ни тот ни другой такую утечку считать не должны…

Ноги не шли. Стоя в пустом коридоре, я растекался мыслями по настоящему прошлому и прошлому настоящему, силясь понять побудительную причину, заставившую деда испохабить ножовкой дорогую раритетную вещь, сделанную, к тому же, своими руками.

Помню, стояло лето. Окрестная ребятня, собравшаяся в нашем дворе играть в кино, была в трусиках, майках и лёгких платьицах. Бабушка вывесила под виноградником белую простыню, угощала всех прошлогодним компотом из винограда «дамские пальчики». Серёга (по-моему, он был инициатором этого действа), расставлял во дворе скамейки и стулья. Брат не хуже меня мог бы дублировать текст для тех, кто ещё не научился читать, но так ему захотелось сесть рядом с Митрохиной Танькой, что роль киномеханика без боя досталась мне.

Поэтому я наполовину стоял, опершись коленями на сидение мягкого стула, чтоб дотянуться руками до подоконника. Выставлял объектив по центру импровизированного экрана, подкладывая под фильмоскоп тетрадки и книжки, наводил резкость, перематывал плёнки. Остальное меня не касалось, технической частью заведовал дед. Тут-то случился облом. Стеклянные вставки двери коридора он занавесил, но плотно её закрыть не позволял шнур. Вот полосы света сквозь кухонное окно и падали на экран, засвечивая картинку и текст.

Как я понимаю, у деда тогда оставалось два варианта: бежать за ножовкой, либо сказать что «кина не будет». Но вот почему он тупо не вырубил свет, дошло до меня только сейчас. Эта розетка сама по себе работала вторым выключателем. Дед её подключал сам, минуя распределительную коробку. С фазой кое-как разобрался, а ноль появлялся в цепи через цоколь горящей лампочки…

— Ну, где там мой младшенький?

Судорожно сглотнув, переступаю порог. Счастье тоже бывает горьким. Хочешь, не хочешь, а надо к нему идти. Боковым зрением отмечаю, что весь кухонный подоконник заставлен трёхлитровыми банками с букетами петушков, роз, георгин и больших культурных ромашек. На этом роскошном фоне, растрёпанный блеклый букет, который я осторожно несу в вытянутой руке, утратил в моих глазах последние следы привлекательности.

Бум! Бум! То ли сердце заходится от тревоги, то ли капли воды всё ещё падают на свежеокрашенный пол.

Мамка сидит под своей фотографией, вполоборота к круглой столешнице. Что-то рассказывает. Рядышком с ней пригорюнились обе Акимовны. Сидят, опершись щеками на кулачки. Одна смуглая, маленькая, другая крупная, сдобная, белая. Не скажешь что сёстры. Но губы пожаты одинаковой скорбною скобочкой, во взглядах что-то неуловимое, общее. Это уже перед смертью господь приведёт их всех к единому образу.

Помню, как в 92-м, накануне Нового Года, мы с братом искали мамку в Армавире у родичей. Вышла из дома за поздравительными открытками, да на неделю пропала. Серёга телефон оборвал: «Нету такой, — отвечают, — не поступала, не числится». Сели мы с ним в междугородний автобус — и к тёте Вале, вдруг там? (Это младшая дочь Марии Акимовны, последней из бабушкиных сестёр, что в то время ещё доживала свой век).

В конце девяносто второго я вернулся домой из Мурманска. За годы разлук, свою родословную подзабыл. Дядек, тёток путал по именам и в лицо. У каждого жизнь за плечами, кто, чьих, откуда — поди, разберись: виделись-то когда! Тётю Валю я угадал, супруга её Ивана Ивановича, что до пенсии работал таксистом, узнал без проблем. Вот братьев своих двоюродных Андрея и Вовку, тех уже хрен наны. Стою, блин, отмалчиваюсь. Совсем в море оскотинел. А Серёга как рыба в воде: для всех у него находится общее прошлое.

Нас звали к столу, но уговорили только на кофе. На улице снег и такой колотун, что как отказаться? Разулись, проходим на кухню. А там… прямо какое-то волшебство! Бабуля моя, Елена Акимовна, сидит у окошка, склонивши очки над коричневым трикотажным чулком, и латку накладывает. Тёть Вера её называет мамой, про нас с братом рассказывает: кто это, мол, такие. А та душою уже далеко. На лице никаких эмоций, одна только усталость. Сидит отрешенная от мира сего, такая же точно, какой я её увидел последний раз…

По дороге на автовокзал, когда мы остались наедине, я спросил у старшего брата:

— А что это за бабушка там была?

— Где? — не врубился Серёга.

— Ну, там, у окна, на кухне, чулок штопала.

— Ты что, — он