Книга Последняя надежда - Феликс Эйли

и налила вино в стеклянные бокалы. Напиток был желтоватым и прозрачным. Налив один бокал, ведьма произнесла:

– Бери.

– Спасибо, – девушка взяла его. Стеклянная ножка в её руке была холодной.

– Садись, – сказала ведьма, наливая вино в свой бокал.

Элеонор села в зелёное кресло, которое, несмотря на свой жёсткий и потрёпанный вид, оказалось мягким – как и койка, где она спала. Арабелла сняла шляпу и прислонила к стене зонтик, а затем, расправив длинные чёрные волосы, села на диван.

– Ты хочешь яблоко? – она указала на зелёные фрукты, которые лежали в золотистой миске.

– Пожалуй, не буду, – отказалась Элеонор.

– Да, глупый миф о грехопадении, – усмехнулась Арабелла, глотнув вина, – на протяжении веков позволял манипулировать людьми, взывая к чувству их изначальной порочности. А я, признаюсь, просто питаю слабость к дешёвым театральным приёмам.

Ведьма скрестила все три тонкие ноги под рваным чёрным платьем.

– Что же ты собиралась мне поведать? – спросила Элеонор.

Вплоть до этого момента Левски не уделяла внимания ей – говорила, что была занята и что самой девушке следует отдохнуть перед великими делами. И только сейчас ведьма пригласила Элеонор, чтобы выпить вина и рассказать историю.

– На самом деле мы с тобой не такие уж и разные, – ответила Арабелла, – когда я была молодой и не зелёной, то тоже испытывала чувство привязанности. Но потом я поняла, что оно меня сковывает и подавляет. Мешает достигнуть цели.

Элеонор отпила немного вина из бокала. Она сначала поморщилась и подавила желание фыркнуть, а затем почувствовала, как холод Ледяного Бастиона начал покидать её.

– Что за цель? – полюбопытствовала девушка.

– Я не скажу тебе, – жутко улыбнулась Арабелла, – но это и не суть важно. Ты раньше слышала о Марго Феллини?

– Конечно! – ответила Элеонор, – я не забыла историю. Марго была фрейлиной Ара… твоей фрейлиной, когда ты была королевой Катценхаузена.

Она представила белокаменную тронную залу в замке Катценхаузен, восседающую на троне Арабеллу, какой её изображали художники – высокую, властную, облачённую в тёмно-синий мундир, и верную фрейлину в зелёном платье рядом с ней.

– Это так и было, но историки знали о нас далеко не всё, – произнесла Левски, – когда-то Марго была мне дороже всех людей на свете.

– Марго Феллини была племянницей Луи де Промонте – влиятельного имперского вельможи, – говорила Инес в тюремной камере.

– Ну да, то я знаю, – устало кивнул Эрнст.

– Я её встретила ещё задолго до основания Катценхаузена. Мы с Марго стали очень близки – прямо как вы с Изабеллой.

– Ну, такое бывает, – с пониманием улыбнулся Брат.

– Но однажды я совершила непоправимую ошибку, – продолжила рассказ Инес, – я позволила ей умереть ради великой цели.

– Победы над Аидом? – спросил Эрнст.

– Нет, я уже не помню, – отмахнулась Инес, – эти воспоминания мне как будто вырезали.

– Ясно, – с недоверием произнёс маг.

– Ты сейчас всё сам узнаешь. Моя злая часть забрала почти всю магию, но это не значит, что у меня совсем нет дара.

Она провела рукой, и Эрнст будто бы перенёсся в другую реальность. Тюремная камера исчезла, а на её месте возникла совершенно иная обстановка. Эрнст уже видел это событие – Арабелла показала его им с Изабеллой в квартире двадцать восемь, когда они только узнали об обществе Невидимых и о своём предназначении. Только сейчас он не просто наблюдал, а чувствовал всё то же самое, что и она когда-то. Он стал ей.

И словно на самом деле перенёсся в Зхен’Кеас. В мир, который люди называли Мэрхенландом – Страной Сказок…

Арабелла Левски шагала по узкому металлическому мостику в обширной комнате – такой большой, что стены терялись вдалеке. За ней следовали генерал Делакруа, командующий Армией Катценхаузена, и верная фрейлина Марго Феллини. Они направлялись к центру комнаты, где за стеклянной стеной находилось странное устройство. Таких механизмов Арабелла не встречала даже в Двергхейме, где низкорослые бородатые инженеры собирали чудесных заводных автоматонов и, по слухам, даже изобрели двигатель, работающий на пару. Чудесная установка туземцев непрерывно вращалась, и из неё к очень далёкому потолку устремился ослепительно-голубой луч энергии.

Это был он. Цветок Бессмертия, о котором писал имперский школяр Корнелиус Рахт. Именно ради мощи этого артефакта Арабелла ввязалась в неравный бой с гораздо более развитыми аборигенами и бросила почти треть всей армии своего королевства на верную смерть. Но, к счастью, магия королевы и её Дев Войны одолела неведомые технологии туземцев, и остатки катценхаузенского войска прорвались в столицу Мэрхенланда. Залив священные сады Цо’ама синей вражеской кровью, люди-захватчики вышли к центральному дворцу, где находился Цветок. К тому времени основной контингент аборигенов, включая правительство, отступил от столицы, и Арабелла встречала на своём пути лишь остатки сопротивления.

Один из таких оставшихся спрыгнул откуда-то сверху и приземлился между Арабеллой и Цветком Бессмертия. На вид типичный туземец – голубая кожа, длинные ярко-розовые волосы и треугольные уши, похожие на кошачьи. Арабелла любила кошек, но конкретно эти существа её невыносимо раздражали. Абориген был облачён в белую блестящую броню, а в руках держал тяжёлый жёлтый молот. По доспехам и оружию Арабелла поняла, что это был один из Жрецов Света – воинов-врачевателей Мэрхенланда. Её забавляли представления местных о свете и тьме. Не обременённые триединобожием, они воспринимали эти понятия не как добро и зло, а как явное и тайное. И в их культуре и сражения на передовой, и помощь ближнему, принадлежали к первому, а не второму.

– Чи нэ прой’ти, Ара’берра! – с жутким акцентом прокричал Жрец Света на языке людей. Его лицо, которое иначе можно было бы назвать милым, сейчас нахмурилось и выражало праведный гнев, – чи погу’бичь всех, ведь’ма! Чебе нэ сущест’вует миро’серди’я!

А Арабеллу лишь смешил этот клоп, который вообразил себя воином чести и защитником слабых. Одно движение её руки, один простейший магический приём – и его постигнет та же участь, что и множество бойцов, погибших в заснеженных горах и на городских улицах Мэрхенланда.

– Да неужели? – саркастически спросила колдунья, – давай, останови меня.

Знал бы он, сколько раз она слышала