Книга Шевалье де Сент-Эрмин. Том 1 - Александр Дюма

— Приходится следовать моде, генерал.

— Вот это меня и бесит. Мы платим не за ткань. Если бы за ткань, то по крайней мере мануфактуры были бы обеспечены работой. Но нет, мы оплачиваем искусную кройку господина Леруа — на пятьсот франков ткани и на четыре с половиной тысячи покрой. Мода!.. Осталось найти шестьсот тысяч франков, чтобы расплатиться за моду.

— Разве у нас нет четырех миллионов?

— Четырех миллионов! Каких?..

— Тех, что Гамбург выплатил вам за попытку выслать двух ирландцев, которым вы спасли жизнь.

— Ах да, Нэппера Тэнди и Блэкуолла!

— Мне даже кажется, что Гамбург заплатил вам через господина Красную Шапочку не четыре, а четыре с половиной миллиона.

— Действительно, — ответил, смеясь, Бонапарт, придя в хорошее расположение духа при воспоминании о шутке, которую он сыграл с вольным городом Гамбургом, — не знаю, был ли я вправе так поступить, но я тогда только что вернулся из Египта. Это один из тех уроков, которые я нередко преподавал пашам.

Часы пробили девять. Распахнулись двери, и Рапп, дежуривший в тот день, объявил, что Кадудаль и два его адъютанта ожидают в приемной.

— Ну что же, — сказал Бонапарт Бурьену, — хорошо. Возьмите шестьсот тысяч франков, и я больше не хочу об этом слышать.

И Бонапарт отправился на встречу с бретонским генералом.

Едва за ним закрылась дверь, Бурьен позвонил. Прибежал Ландуар.

— Ступайте и сообщите госпоже Бонапарт, что у меня для нее хорошие новости, но поскольку я не могу покинуть кабинет, где нахожусь сейчас один, один, — слышите, Ландуар? — то прошу ее прийти ко мне.

Убедившись, что новости действительно хорошие, Ландуар бросился к лестнице. Все, начиная с Бонапарта, обожали Жозефину.

III

СОРАТНИКИ ИЕГУ

Наполеон уже не раз пытался привлечь этого грозного борца на сторону Республики и к себе на службу. Одно событие, случившееся с ним по возвращении из Египта, последствия которого мы еще увидим, оставило в его душе неизгладимое воспоминание.

17 вандемьера VIII года (9 октября 1799) Бонапарт, как известно, высадился во Фрежюсе, не пройдя карантин, хотя и возвращался из Александрии. Вместе со своим верным адъютантом Роланом де Монтревелем он тут же сел в почтовую карету и отправился в Париж[14].

В тот же день в четыре часа пополудни он прибыл в Авиньон, остановился в пятидесяти шагах от Ульских ворот перед гостиницей «Пале-Эгалите», которую все чаще называли «Пале-Рояль», как она именовалась с начала восемнадцатого века и продолжает зваться по сей день, и вышел из кареты, понуждаемый желанием, которое одолевает любого смертного между четырьмя и шестью часами вечера, — получить обед, хороший или плохой.

Хозяин гостиницы обратился к Бонапарту, хотя от своего спутника тот отличался лишь более решительными манерами и более отрывистой речью, и спросил его, подавать ли обед в отдельный кабинет или же они будут ужинать за общим столом.

Бонапарт на мгновение задумался, но поскольку известие о его возвращении еще не успело распространиться во Франции и все полагали, что он в Египте, а он сам и его спутник одеждой не отличались или почти не отличались от окружающих, то непреодолимое желание видеть своими глазами и слышать своими ушами, что происходит во Франции, взяло верх над опасением быть узнанным. В столовой как раз накрывали, следовательно, приступить к трапезе можно было без промедления. Бонапарт ответил, что будет ужинать за общим столом.

Затем он обратился к сопровождавшему их форейтору:

— Через час карета должна быть готова.

Хозяин гостиницы проводил вновь прибывших к столу. Первым в столовую вошел Бонапарт, за ним — Ролан.

Молодые люди — Бонапарту было тогда двадцать девять или тридцать лет, Ролану двадцать шесть — сели на одном конце стола, через три или четыре прибора от остальных.

Любой путешественник знает, какое впечатление производит новый гость за общим столом, — все взгляды обращаются к нему, и в ту же минуту он становится предметом всеобщего интереса.

За столом сидели завсегдатаи гостиницы, несколько путешественников, ехавших почтовой каретой из Марселя в Лион, и торговец вином из Бордо, вынужденный остановиться в Авиньоне в силу обстоятельств, о которых будет рассказано в дальнейшем.

То, что новые гости будто нарочно сели отдельно, лишь усилило любопытство собравшихся. Хотя оба молодых человека были одеты одинаково, на обоих сапоги с отворотами, короткие штаны, фраки с присборенной талией, походные сюртуки и широкополые шляпы, и хотя держались они друг с другом как равные, вошедший последним, казалось, относился к своему спутнику с особым почтением, которое не могло быть вызвано разницей в возрасте и, следовательно, объяснялось различием в общественном положении. Кроме того, он говорил своему спутнику «гражданин», а тот звал его просто по имени.

Однако вскоре произошло то, что обычно происходит в подобных случаях. Через минуту интерес к новым лицам угас, их оставили, и прерванная беседа возобновилась.

Речь шла о том, что всецело владело умами присутствующих, — о термидорианской реакции и воскресших надеждах роялистов. За столом свободно обсуждалась грядущая реставрация Бурбонов, которую теперь, когда Бонапарт заперт в Египте, ожидали не позже чем через шесть месяцев. Лион, один из тех городов, что сильнее всего пострадали во время Революции, разумеется, стал центром заговора: там находились и настоящее временное правительство, и комитет роялистов, и администрация, и генеральный штаб и армия.

Но для того чтобы содержать армию и вести постоянные военные действия в Вандее и Морбиане, требовались деньги, много денег. Кое-что давала Англия, но не очень щедрой рукой. Содержать своих врагов было под силу одной Республике. И вместо того, чтобы начать сложные переговоры, от которых Республика все равно отказалась бы, комитет роялистов организовал шайки, которые грабили казну, нападая на кареты, перевозившие государственные деньги. Мораль гражданской войны, весьма гибкая, рассматривала нападение на карету казначейства не как разбой, а как военную операцию.

Одна из этих шаек орудовала на дороге между Лионом и Марселем, и когда наши путешественники садились за стол, речь как раз зашла о нападении на карету, перевозившую шестьдесят тысяч франков, принадлежавших правительству. Это случилось накануне по дороге из Марселя в Авиньон, между Ламбеском и Пон-Роялем.

Воры, если можно так назвать благородных грабителей, совершенно не скрывали от кондуктора, получившего расписку на изъятую сумму, что отобранные деньги под более надежной охраной отправятся через всю Францию в Бретань и будут потрачены на содержание армии Кадудаля.

Все это представлялось новым, необычным, почти невероятным Бонапарту и Ролану, покинувшим Францию два года назад и не подозревавшим, как глубоко проникла безнравственность во все слои общества под отеческим крылом правительства Директории.