Книга Однажды осмелиться… - Ирина Александровна Кудесова

которого никто не знал и которым никто не проникся. Пока читала, фисташки грызли. Алена вынесла из этого, что пичкать никого не надо ни своими опусами, ни даже любимой английской поэзией. Сама она писала просто потому, что это была ее форма существования. Без гуляющих в голове рифм жизнь казалась бы ей, наверно, бледной. Да еще и это — от прожитого дня остается след, наскоро нацарапанные строчки, а значит, никуда он не канул, этот день, он не бесцельный, не бесследный. Взять Лоуэлла: его дни тихонько стоят у нее на полке. Дождливые, солнечные, ветреные — гарвардские дни пятидесятых…

«Гарвардские дни». Для нее это просто два слова, красивое созвучие. Но слов достаточно: ей никогда не хотелось слоняться по земле. Ведь реальность всегда в хвосте у воображения. Свою картину мира Алена рисовала сама: ее любимая Эмили Дикинсон писала стихи, вообще не выходя из дома, жила затворницей, а знаменитой стала.

Алена сближалась с людьми неспешно, и часто до дружбы дело не доходило. С Олей-кузнечиком с третьего этажа, размышляла она, пожалуй, вышло бы приятельство. Правда, поводов для общения пока никаких, кроме как — книжки. У Оли их много, переводных, с прошлой работы. Конечно, сейчас чего только не найдешь в Интернете, но «бумажная» книжка всегда приятнее. Кузнечик заскочит на днях, занесет. Странная они пара с этим Володей. Какой-то он… никакой. А Оля — будто обожглась только что, будто бежать ей надо, боль остановить. Да вот не бежит почему-то.

Именно из-за этого они и могли бы сойтись. Будто температурящий кузнечик вызывал любопытство у диковатой Алены, не умевшей ни знакомиться, ни поддерживать отношения.

Алена постоянно задавала прямые вопросы и говорила правду, которую не просили. И когда Оленька снова пришла на ее кухню — с обещанными книжками, Алена поставила на стол тарелку с кубиками сыра, заварной чайник с каркаде, кисленьким «красным чайком», от которого скривился сосед Володя, — а Алена только его и пила, — и, разливая по чашкам гранатовую жидкость, осведомилась, будто речь шла о погоде:

— Не скажешь, что ты с ним делаешь?

6

Знала «об этом» только подруга Женька да мама. Да и те, похоже, не связывали причину со следствием: «это» — с поспешным замужеством. Значит, никто и не знал.

Иногда хотелось выговориться. Но еще чаще — забыть. И не в милом, полусонном мирке новой знакомой вываливать все это. Когда Алена сказала, что квартиру ей купили, первой мыслью было: вот еще одна беспроблемная. Обидно, когда ты никуда выбраться не можешь, похоронен под кредитом на годы, а другим все в лапы сыпется, только подставляй корыто. На днях на работе рассказывали: один прикупил подружке трехкомнатную возле Садового кольца, понятно — ремонт, мебель… Но мало того: еще и сестрице подружкиной хатку приобрел — правда, не в центре. И не потому, что с сестрой шуры-муры, а чтобы кралю свою ублажить. Вот так, а тут даже в несчастную Турцию не съездишь, этот зануда все до копейки откладывает. Таким, как Алена, не понять.

И об «этом» незачем ей говорить.

— Что я с ним делаю? Предлагаешь пузатого кошелька найти?

Поймала удивленный взгляд.

— Ты о моем Осе?

В словах — никакой агрессии. А все-таки неуютно — от прямоты такой.

— Нет… То есть… ну, тебе просто повезло…

Глаза Алены стали еще удивленнее:

— Мне? Повезло? Не тебе, у кого семья есть, близкие люди рядом, а мне? Я одна в чужом городе, в четырех стенах, любимый человек далеко, у него своя жизнь, да и немолод он уже. Шутишь?

Вот так и все. Все думают, что ей, Оле, страшно повезло с мужем. Всё в дом, ребенком занимается, никаких закидонов.

— Знаешь, Алена, может, я и променяла бы свою историю на твою. Тебя же… любят?

Алена улыбнулась.

— По моим наблюдениям, муж твой к тебе ве-есьма привязан.

— Слишком. — Оленька смотрела в чашку с рубиновым чаем. — Для меня это слишком. Я хочу, чтобы мне не хватало.

Оленька потом вспоминала этот их первый с Аленой разговор — она подтащила табуретку к окошку, села так, чтобы поглядывать в усыпанную огнями пропасть. Вспоминала это свое вырвавшееся «не хватало», когда с Николаем завертелось, думала — ведь точно: именно того и жаждалось — чтобы звонким было, чтобы вяленой рыбой не тянуло. С Вовкой даже начиналось обыденно, ухаживал он непразднично, ужинать приглашал к себе, а там маман сидит, скучает, «ботфортом качает». «Как ваши успехи, деточка?» — будто дело ей есть до ее успехов. И — весь вечер в обществе Вовкиной матушки, а потом еще домой тащиться на ночь глядя, тискаться в машине, потому что дома оно как-то не того: маман. С Николаем же всего казалось мало, все было ярко и желанно. Тогда меньше полугода оставалось до него, до Николая Шлыкова, главного редактора журнала «Холостяк».

— Боком тебе твои желания выйдут. Кажется, Юлька хнычет. Я сейчас.

Оленька осталась одна, смотрела вниз, на желтую нитку дороги под конвоем фонарей. Думала о том, что выхода-то нет: или «желания боком», или всё как прежде. «Боком» ей уже однажды вышло, потому и за Вовку выскочила, как ошпаренная. «Скелет в шкафу», который, может, она когда-нибудь и вывалит Алене — если дружба сложится. А сейчас даже вспоминать смелости не хватает. Когда — как рыба ртом — воздух, и больно, и страшно, и ни к чему.

7

— Ребенок не в состоянии за себя постоять! Вовка сам не мужик и мальчика воспитать неспособен, только и может что в игрушки играть. У них новое развлечение: один гоняет радиоуправляемую машинку, а другой в нее шариками стреляет из пистолета. Младшая группа детсада в квартире. Знаешь, Алена, почему Степан про «дурдом» спрашивал?

Две недели назад Оленька не обратила внимания на осторожный вопрос Степана, не заберут ли его в дурдом. Володя засмеялся, а Оленька хмыкнула: «В дурдом заберут меня». Она уже восемь месяцев работала корректором в журнале «Дом и офис», и от статей о ксероксах, шкафах-купе, планировке помещений в голове у нее воцарился пугающий мыслительный штиль. С этой работы надо было бежать, но куда? Тут хоть платили терпимо и допоздна не держали. Правда, на хорошие деньги все равно не приходилось рассчитывать — оттуда, где их платят, в полшестого не ускачешь, а до семи ей надо быть в саду. И так она прибегала последняя, порой воспитательница, уже заперев двери, переминалась с ноги на ногу у калитки, а рядом грустил Степан.

В этот раз Оленька не опоздала: номер сдали, она