Книга Города на бумаге. Жизнь Эмили Дикинсон - Доминик Фортье
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
* * *
Она собирает стихи в «пучки» по нескольку десятков страниц. Потом просит у Лавинии корзинку для шитья, вдевает нитку в иголку, надевает на палец серебряный наперсток и очень аккуратно, стежок за стежком, сшивает эти маленькие книжечки в единственном экземпляре.
Это слово fascicule (связка, пучок), которое обычно употребляется, когда говорят о ее маленьких рукописных сборниках, втайне сшитых в ее комнате, означает в фармации «количество растений, которые можно обхватить рукой, согнутой на уровне бедер; равно двенадцати горстям».
Прежде чем стать книгой, это было охапкой лекарственных растений.
Одному своему корреспонденту, который спросил, как она понимает, что перед ней настоящая поэзия, она отвечает:
«Когда я читаю книгу, которая леденит мне сердце так, что никакой огонь никогда не сможет меня согреть, я узнаю поэзию». И потом: «Если мне кажется, будто у меня отрывают голову, я узнаю поэзию. Вот два единственных известных мне способа. Может, есть и другие?»
Если сто пятьдесят лет спустя Леонард Коэн скажет про пепел, Эмили вспоминает лед. И в том и в другом случае стихотворение – это изнанка огня.
* * *
Смерть живет во всех ее стихах, и не только смерть, а Умирание, Высший миг; умереть – это еще и замереть. Так, рифмы в ее стихах – словно хлопья снежной бури, которые на полпути готовы, похоже, опять взмыть вверх, уже тоскуя по облакам; так останавливается и замирает время на закате в июне, так мертвенно-бледный висельник болтается на конце веревки.
Один за другим в течение года уходят родители:
сначала переселился на кладбище Отец, затем к нему присоединилась Мать. Лавиния и Эмили теперь живут вдвоем в большом доме, одна со своими кошками, другая с собакой. У них служанка Маргарет, у которой нет домашнего животного.
Когда умер Отец, Эмили так ни разу и не поклонилась его могиле. Своих умерших можно оплакивать где угодно, но Эмили не плачет. Однажды подруга отправляется на кладбище и срывает в траве возле памятника цветок клевера с четырьмя лепестками, который приносит Эмили. Та с серьезным видом принимает подарок, и когда гостья уходит, долго смотрит на маленький зеленый крестик. Затем кладет клевер, чтобы засушить, между страницами Собрания сочинений Шекспира, где уже покоится десяток цветков – ее маленькое личное кладбище.
Говорят, что в этот период ей довелось познать большую любовь – возможно, единственную за всю жизнь. Да, в самом деле, судья Отис Филиппс Лорд, старый друг отца, на пятнадцать лет ее старше, давно ухаживает за ней, и она отвечает пылкими письмами. Но шла ли речь о свадьбе? Неужели Эмили подумывала о том, чтобы покинуть Амхерст и поселиться в Салеме, на родине ее кузин-колдуний? Или она в последний раз сделала попытку придумать жизнь на бумаге? От их идиллии почти ничего не осталось – письма с той и другой стороны уничтожены, сохранились лишь разрозненные черновики, рассказы, передаваемые из уст в уста как легенды потомков двух семей. Жених умирает даже не до свадьбы, а еще до того, как о ней было объявлено. Эмили никогда не станет вдовой.
Она уже достигла того возраста, когда на том свете близких оказывается больше, чем на этом. София, Отец, Мать, Жильбер с белокурыми локонами покоятся под слоем зеленой травы. И хотя земля обезлюдела, небеса не кажутся пустыми.
И наверняка Отец и Мать, сидя за длинным небесным столом, с суровыми, как всегда, лицами, ожидают своих детей – а те снова опаздывают.
Вот уже несколько дней Эмили, стоит лишь ей положить голову на подушку, слышит колокол. Всю жизнь она сомневалась в существовании Бога, а теперь собор у нее в душе.
Ей всегда казалось, что рядом кто-то есть. В детстве она усаживалась на табурет у пианино, свесив ноги, нажимала несколько клавиш, чтобы привлечь внимание Той, Другой, затем быстро оборачивалась. Но Та не показывалась. Гуляя по саду, Эмили на мгновение останавливалась возле дерева, прижималась к стволу, вглядывалась в тропинку, по которой пришла. Но Та все равно не показывалась.
Она идет за Эмили по улице в тени домов, доходит с ней до погреба, спускается за картошкой. Садится рядом в теплую воду в ванне, обе открывают одну и ту же книгу на той же странице. В каком-то смысле это и хорошо: Эмили никогда не бывает одна.
Они вместе стоят у окна. Луны нет, зато звезды такие яркие, что ей кажется, будто она смотрит на них через увеличительное стекло. Созвездия образуют в небе знакомые рисунки – это географическая карта с морями и реками, городами и пустынями. Где-то там, наверху, в самом конце дороги, усеянной белыми камешками, светит Линден.
Они улетают вместе, Эмили и ее смерть. Май.
В свидетельстве о смерти Эмили Дикинсон в графе род занятий чьей-то твердой рукой выведено: Дома.
Линден
Линден – это бело-зеленый городок – мед и клевер.
В домике с распахнутыми занавесками живут София и Жильбер, им – навсегда – пятнадцать и восемь лет. На завтрак они едят пряники и пьют горячее молоко.
По улицам свободно гуляют собаки, все любимые и умершие собаки. Море совсем рядом, его слышно, но не видно.
В Линдене Эмили выходит из комнаты, спускается по лестнице, переступает порог своего дома на бумаге и, одетая в ярко-красное платье, идет по улице под полуденным солнцем.
От автора
Идею сравнить население Амхерста и Чикаго (пусть и в разные времена) я позаимствовала у Роджера Лундина, чья книга Emily Dickinson and the Art of Belief («Эмили Дикинсон и искусство веры») дала мне материал для некоторых эпизодов из жизни поэта. Другие моменты ее биографии я взяла из книги The Life of Emily Dickinson («Жизнь Эмили Дикинсон») Ричарда Б. Сьюалла, а также из писем самой поэтессы. Некоторые эпизоды – плод моего воображения. Если невозможно отличить одно от другого, тем лучше.
* * *
Выражаю благодарность Надин Бисмют, моей первой читательнице, а также Франсуа Рикару за его ценные замечания и комментарии к рукописи. Благодарю Антуана Тангуэя за доверие и помощь в течение десяти последних лет. Спасибо Рафаэль Жермен за то, что подсказала мне про
