Книга Клио и Огюст. Очерки исторической социологии - Вадим Викторович Долгов

были костяными или деревянными, использовали каменные топоры, идентичные древнеамериканским, и пр.

Их общественная организация была чрезвычайно простой. Небольшими группами человек по десять-двенадцать они бродили по тропическим лесам Южной Америки. Линдблад отмечает, что в этих группах не было никаких вождей (хотя, казалось бы, «индейский вождь» – вполне стереотипная фигура, без которого невозможно представление о жизни американских аборигенов). То есть их общественная организация была даже проще той, которую мы находим в обезьяньем стаде или волчьей стае. В стаде обычно есть вожак – альфа-самец, владелец «гарема». Он доминирует над самками и омега-самцами, которые периодически бросают ему вызов, проверяя его лидерские качества на прочность. Однажды вожак стареет, и какой-нибудь молодой самец побеждает его в поединке. Персона вожака меняется, но сама система общественного устройства остается прежней.

У акурио даже такой весьма примитивной иерархии не было. Все члены группы были равны между собой. Линдблад пишет, что в племени невозможно было принудить кого-либо пойти на охоту или заняться иным другим делом: можно было только предложить, позвать.

Не было у аукурио и семей даже в самом зачаточном состоянии. Когда одна кочующая группа встречалась с другой, на общей стоянке происходил обмен партнерами. Затем группы расходились и больше не вспоминали друг о друге до следующей встречи. Спустя положенное время рождались дети, которых воспитывали сообща, не думая о том, что их биологические отцы бродят по каким-то совершенно иным тропинкам тропического леса.

Со временем, однако, общество начинает понемногу усложняться. Первым провозвестником социальной стратификации стало половозрастное деление общества. Для такой системы характерно деление общества на мужчин и женщин, а также на взрослых и детей.

Человеку современного постиндустриального общества может показаться, что такое деление существует и сейчас: люди по-прежнему делятся на мужчин и женщин, на взрослых и детей. Это, конечно, так. Но это только на первый взгляд. Если взглянуть на ситуацию глубже (даже если оставить в стороне институализацию «среднего пола» и прочие гендерные новации), она выглядит уже совершенно иначе.

Если мы надумаем покупать квартиру, нам будет совершенно безразлично, женщина или мужчина ее собственник. Современный институт собственности нечувствителен к полу. Владеть квартирой может и ребенок. Причем его права оказываются защищены даже лучше, чем права взрослого.

Точно так же и начальником в нашем обществе может быть как мужчина, так и женщина. Конечно, представления о власти в современном российском обществе еще не вполне освободились от пережитков гендерного неравенства. Ни разу еще главой России не была женщина. Но значение этих пережитков очевидно снижается. Они сохраняются на уровне инерций массового сознания, но ликвидированы на формальном уровне: женщина президентом России не была, но с формально-юридической точки зрения эта возможность у женщин имеется. Кроме того, женщины повсеместно занимают руководящие должности на среднем и низовом уровне.

Совсем иначе дело обстояло в родовых сообществах первобытной эпохи. Этнографические описания жизни племен африканских или полинезийских аборигенов, американских индейцев дают нам совершенно иную модель общественного устройства. В ней правящей группой являются взрослые мужчины.

Как в любую правящую группу, в число взрослых мужчин попасть непросто. Во-первых, для этого нужно родиться мальчиком. Если человек родился девочкой – восхождение по карьерной лестнице заканчивается, не начавшись: game over. Но и рождение мальчиком ничего не гарантирует. Мальчик, даже в том случае, если он не умер в детстве, а дожил до взрослых лет, совсем не обязательно становится взрослым мужчиной институционально. Для того чтобы попасть в правящую группу он должен преодолеть испытание, называемое этнологами инициацией.

Инициация – не просто «вступительный экзамен». Это нечто большее. В самом общем виде инициация работает следующим образом. Каждый мальчик племени знает, что взрослые мужчины-воины потому занимают господствующее положение, что в свое время, в недавнем прошлом одолели в бою некую глобальную опасность. Назовем эту опасность драконом. Так вот мужчины одолели в бою дракона, о чем ежечасно напоминают шрамы и рубцы на их телах. Мужчины и сейчас охраняют племя от дракона, поэтому при распределении пищи и иных материальных благ им достается первый кусок. Мальчики в племени понимают, что когда они вырастут, право и обязанность защищать племя от драконов перейдет к ним. Поэтому они готовятся: упражняются в метании копий, развивают силу и выносливость.

Наконец наступает заветный день, и мужчины-воины объявляют подросткам, что в лесах неподалеку объявился очередной дракон. В сражении с ним у подрастающего поколения есть возможность доказать свою силу и обрести права взрослых.

Воины с подростками уходят в лес. Там мальчишкам объясняют, что такого дракона, как они привыкли думать с детства, такого дракона, о котором им рассказывали матери, укладывая их спать, – не существует. Всё на самом деле иначе, чем это представляется женщинам и детям. Но мало им не покажется.

Начинаются испытания. Мальчики прыгают через огонь, пролазят через колючие кусты. С ними проводят болезненный ритуал шрамирования, заменяющий темнокожим обитателям тропических широт татуировку[35]. Напоследок новоповерстанным воинам строго-настрого наказывают держать всё увиденное в тайне.

После завершения «мероприятия» воины с инициированными новичками возвращаются в родную деревню. Их, окровавленных, усталых, но счастливых, с восторгом встречают женщины и дети. Теперь юноши – уже не дети, а воины, обладающие всеми подобающими их положению правами и обязанностями.

Те мальчики, которых мужчины сочли не готовыми пройти инициацию, остаются институализированными детьми вне зависимости от возраста. Быть ребенком в первобытном обществе – дело не из приятных. Это теперь дети живут припеваючи: конечно, современная школа доставляет им немало хлопот, но по-настоящему тяжелый физический труд в развитом обществе им, как правило, уже не грозит. Советский лозунг «Всё лучшее детям» в первобытные времена не вызвал бы понимания. Тогда действовал обратный принцип: «всё худшее детям». А лучшее полагалось отдавать взрослым воинам и женщинам. В этом был рациональный смысл: воин получает лучший кусок потому, что пока он жив и силен, у племени есть надежда сохраниться и выжить. В случае серьезной катастрофы уцелевшие мужчины и женщины могут нарожать еще детей и продолжить род даже в том случае, если старшие дети не выжили. Если же племя не уберегло сильных мужчин и принадлежащих им плодовитых женщин, оно обречено.

Поэтому эпоха первобытности ставила перед ребенком трудную, но привлекательную задачу: стать взрослым. Человек, который взрослым так и не стал, не был похож на романтического Маленького принца, придуманного графом де Сент-Экзюпери. Наиболее близкий аналог ему в современном обществе это loser – человек, чья карьера не удалась. Кусок ему доставался в последнюю очередь, права высказываться в совете он не имел. Весьма шатки были и его брачные перспективы: если ему и доставалась невеста, то по