Книга История Натаниэля Хаймана - Арм Коста

class="p1">Господин Хейм рассказывал, как умолял бабушку не пичкать его едой, но та и слушать не хотела — втолковывала внуку, почему так важно набрать хотя бы пару кило и от каких вкусных бутербродов он отказывается.

— А потом в моей жизни появилась одна девочка, — бережно сказал он. — Она была моей ровесницей. Бедная, милая и нежная Эдит… Как же Эва издевалась над ней…

Я склонился над блокнотом и быстро-быстро царапал в нём карандашом.

— Издевалась, потому что видела в девушке соперницу? Из соображения, что в матриархальной семье должна быть лишь одна женщина-лидер?

— О, да. Не смейтесь, Эва боялась, что может потерять меня, если я оторвусь от её опекунского крыла. Она всегда говорила: «В твоей жизни не будет недостатка в женщинах, поэтому не вздумай влюбляться во всех подряд».

— Она боялась, что вы будете неразборчивы в любви?

— Нет, она боялась, что я не смогу прокормить всех своих наследников и бывших жён.

Я расхохотался, но тотчас осёкся под пристальным взглядом Хейма.

— Меня всегда удивляло, как Эва держала себя с незнакомыми людьми и теми, кто ей не нравился: она ни разу не ответила на грубость с чьей-то стороны, ни разу не выставила никого на посмешище, никаких уколов с её стороны не было. И я благодарен ей, как второй матери, за терпение, великодушие, безмятежную приветливость, которые она мне привила. Но сама Эва считала, что её характер безнадёжно испорчен войной. Прежде она была шумной, говорливой женщиной, а после концлагеря превратилась в молчаливую жертву с потухшим взглядом.

Голос Хейма зазвучал печально, и я сразу понял, что ему горько и страшно вспоминать эту страницу из биографии бабушки.

— Она много рассказывала о войне? — тихо спросил я.

— Не очень. Эва считала, что такие разговоры в юном возрасте бессмысленны. Но мне навсегда въелась в мозг её фраза: «Ожоги на коже и иглы под ногтями можно вытерпеть, а когда на твоих глазах убивают маленького ребёнка — нет».

Глубокая болезненная фраза мигом стёрла из моей головы циничные мысли. Бедняжка! Все мы знаем об ужасах холокоста, но мало кто может представить себе, что чувствовали люди, попавшие в нацистский ад. Думаю, если бы я был на месте бабушки Натана, у меня разорвалось бы сердце.

— Извините за вопрос, но как ей удалось пережить войну?

Господин Хейм закусил губу.

— Она обманула немца.

И тут Хейм рассказал, как нацисты, едва войдя в Кельце, приказали жителям немедленно выйти на улицу. Тех, кто отказывался подчиняться, спал или пытался спрятаться от беснующихся собак, выволакивали из домов, а потом расстреливали на месте или забивали дубинками до смерти. Испуганные, невыспавшиеся люди выходили на улицу, где их пересчитывали, как скот, осыпая грязными ругательствами. Зося, лучшая подруга Эвы, держалась возле неё и просила не нервничать. Жирный эсэсовец, вооружённый винтовкой, подошёл сначала к Эве, спросил её имя. От страха она назвалась Кристиной.

— Почему она это сделала?

Хейм посмотрел на меня так, словно я задал исключительно глупый вопрос.

— Если бы она назвалась еврейским именем, Эвой, солдат не стал бы с ней церемониться. Он повернулся к Зосе и спросил: «Ты знаешь эту женщину? Как её зовут?» Зося, не раздумывая, ответила: «Кристина». Она не выдала подругу. Дело в том, что имя Кристина было очень популярным и уважаемым в нацистской Германии. Как рассказывала Эва, в лагере смерти, Освенциме, женщин с этим именем не убивали, не использовали для медицинских опытов — они отделывались только тяжёлой работой. Из-за имени немец пожалел еврейку, оставил её в живых, но отправил эшелоном в барак за колючей проволокой. Эву переодели в полосатую пижаму и остригли наголо — рассказывая об этом, она шутила, что была похожа на какого-то ушастого дедушку. В концентрационном лагере никто ни с кем не разговаривал: не было сил. Голодные узники с потухшими глазами едва волочили ноги, скованные цепями, в грубых деревянных башмаках.

Я прервал рассказчика, попросив разрешения закурить. Лет десять назад я бросил эту вредную привычку, но сейчас мне просто необходимо было успокоить нервы табачным дымом. Слишком много я читал об истории холокоста, но мне никогда не доводилось общаться с его жертвами или их потомками.

— На руке у Эвы виднелась уродливая татуировка — порядковый номер, который остался с нею навсегда. Он был символом конца свободы, конца самого человека, — тихо говорил Хейм, глядя в пространство перед собой. — Смешно и страшно, но цифры 2891, набитые на её руке, сопровождают меня по жизни… Они часто попадаются мне на номерах автомобилей, телефонов и даже в банковских чеках.

— Какое странное совпадение! — встревоженно произнёс я.

— Я тоже так считаю, и думаю, они что-то значат.

Я потушил сигарету и продолжил записывать.

— Хотелось бы сказать пару фраз о Зосе — она тоже пережила Освенцим и вернулась в Польшу, только не в Кельце. Поселилась где-то близ советской границы (в Люблине, кажется). Кстати, она часто навещала нас с Эвой, привозила польские гостинцы и пела во всё горло «Хей, соколы», а Эва подпевала ей… Зося помогала мне с похоронами Эвы. Она тяжело перенесла утрату близкой подруги.

— Вы помните своих родителей?

Хейм задумался, видимо размышляя, стоит ли говорить об этом.

— Эва, уверенная в силе интеллекта моей мамы, ещё задолго до начала войны отправила её учиться во Францию, на факультет финансов и банковского дела. Моя мама, Меира Копровски, вышла замуж за простого музыканта Валери Мурадье не из-за страсти или легкомыслия и не потому, что «так получилось», как говорят сейчас, имея в виду незапланированную беременность. Она выбрала моего отца, потому что любила его, а он любил и уважал её. Я ни разу не чувствовал тревоги из-за того, что меня не любят или я нежеланный ребёнок. Наша семья была эталоном уважения и понимания. Мама обожала танцевать и выгуливать свои вечерние наряды, поэтому папа каждые выходные просил няню присмотреть за мной, а сам «похищал» мать и вывозил её в свет, чтобы она хорошо повеселилась и отдохнула. Отец всегда блистал в ослепительно красивых модных костюмах, на вечеринки он надевал смокинги и душился приятным одеколоном.

— Вам не рассказывали, как встретились ваши родители?

— Красивый американский автомобиль моей мамы сломался посреди дороги, а папа, увидев аварию на горном серпантине, решил во что бы то ни стало помочь водителю. Эва говорила, что молодёжь тогда была живая и разговорчивая, поэтому ремонтом автомобиля встреча моих родителей не ограничилась.

Я внимательно смотрел на Хейма, ожидая продолжения истории. Но он взглянул на часы и сообщил о важной встрече, на которую должен явиться без опозданий, а это значит, что нам пора расстаться.

— Мсье Хейм, я подумал, что неплохо было