Книга Право на жизнь - Джек Кетчам

ней ртом, прохладным влажным носом и теплом своего тела, когда легла и прижалась к ее бедру. Кошка тут же снова начала мурлыкать, и женщина подумала, что лучшего звука нет на свете.

- Вот, хорошая девочка, - пробормотала она. - Хорошая девочка.

И тут произошло еще одно чудо.

Сара улыбнулась.

* * *

Стиву снилось, что он сидит в подвале на складном стуле, прижав ухо к вздувшемуся животу своей пленницы. Он был огромным, пупок выпирал, а он говорил не с ней, а с ребенком. Он чувствовал, как его губы двигаются по тугой гладкой плоти ее живота. Она была обнажена, ее руки и ноги широко раскинулись на крестовине, а внутри нее ребенок слушал его, понимая каждое слово, но не в силах ответить, еще не до конца сформировавшись для речи.

Но это не имело значения.

Он рассказывал ребенку о мире, о его жестокости, о его способности уничтожить даже самых талантливых, самых честных, самых искренних представителей человеческой расы. Он рассказывал ему о войнах, убийствах, лицемерии и порочной страсти, и ребенок слушал, внимая каждому слову, даже если мать не понимала - не могла понять – то, что он пытался донести. Матери казалось, что он говорит на иностранном языке. Это раздражало его. Затем его это разозлило. Он собирался наказать ее.

Он встал и совсем не узнал ее. Что это была за женщина? Кем она себя возомнила? Женщина ухмылялась ему, на ее лице было выражение превосходства, и это еще больше разозлило его. Он пошел к рабочему столу за плоскогубцами. Он собирался обработать ее соски, вырвать их плоскогубцами, чтобы, когда придет время, ребенок мог питаться не только материнским молоком, но и кровью, которая была насыщеннее и питательнее. И вдруг он вышел в огромное открытое поле посреди ночи, а вокруг были звезды, и он почувствовал себя очень маленьким, очень испуганным и очень боялся оставаться один ночью под таким безбрежным небом.

А потом плоскогубцы исчезли из его руки. Он лежал в своей постели, рядом с Кэт. Но что-то мучило его в этот час, что-то забытое или не сделанное, что заставляло его потеть и ворочаться в полусне, на грани бодрствования, пытаясь вспомнить, что именно он забыл сделать, как вдруг почувствовал, как что-то ударилось об оконное стекло позади него и разбило его. Что-то вырвалось наружу, и он подумал:

Ебаная кошка, черт возьми, - и резко сел на кровати, ожидая увидеть именно ее, кошку, выпрыгнувшую в разбитое ею же окно, но все, что увидел, была развевающаяся занавеска, бледно-белое кружево, медленно дрейфующее на летнем ветерке.

ТРИ НЕДЕЛИ СПУСТЯ

Глава 13

На шестой день своего плена она вспомнила своего похитителя. По тому жесту, который он сделал, протянув руку ладонью вверх в сторону крестовины. Указывая, куда ей идти. В этом жесте и в самодовольной улыбке она увидела мужчину на улице перед клиникой в день ее осмотра, розовый пластиковый зародыш в его раскрытой ладони.

Она вспомнила и Кэт, ту женщина, которая последовала за ними внутрь и потом сидела в приемной, наблюдая за ней.

Сара ничего им не сказала, и ни единым жестом или взглядом не выдала себя. Она еще и недели не пробыла в его подвале, но уже научилась скрывать свои чувства, если только эти чувства не были связаны с болью и ужасом. Эти чувства она не могла обуздать.

Ежедневно в течение следующих двух недель ее били на крестовине. Иногда с завязанными глазами, иногда с надетым на голову коробом. Кэт придумала для нее нагрудник двойной толщины из старых посудных салфеток, чтобы короб не натирал лопатки. Нижний слой был выцветшего синего цвета. Верхний - выцветший зеленый.

Иногда побои были короткими, длились всего несколько минут, условно. Казалось, почти без злости. Упражнение в силе и не более. Он использовал ремень или наносил легкие удары плеткой.

В других случаях они были бесконечными. Он проводил с ней ночь, придумывая новые способы издевательств, в то время как нормальные мужчины у себя дома сидели перед телевизором, потягивая пиво. В такие ночи она чувствовала, как его возбуждение распространяется, словно озон, по воздуху подвала. Бывали случаи, когда ей надевали только повязку на глаза, и она слышала, как он мастурбирует. Легкие жидкие шлепки, за которыми следовал стон.

Презрение к нему уступало только ее потребности скрывать его.

На девятый день он, кажется, понял, что она, вероятно, слышит, что он делает, и с тех пор вставлял ей в уши резиновые беруши.

Бывали моменты, когда каждое отверстие ее тела было заткнуто, кроме ноздрей. Уши, задница, рот, влагалище.

Он становился все изобретательнее. Он связывал ее экзотическими способами. Подвешивал ее на крестовине вверх ногами и бил до тех пор, пока она почти теряла сознание от прилива крови к голове. Он держал тепловую лампу в дюймах от ее тела и смотрел, как ее кожа краснеет, как она извивается от боли. Он колол ее ножами, булавками, вилками для мяса. Он душил ее руками, а когда она теряла сознание, ждал, и когда она приходила в себя, и снова душил.

Хуже всего были его приступы ярости. От нее требовали контролировать свои телесные функции, но однажды ночью это было просто невозможно, она слишком долго провисела на дыбе, а под ней не было подстилки, поэтому она держала это столько, сколько могла, а потом просто отпустила. Ее облегчение закончилось, когда он набросился на нее с шипованной плетью. Он очень хорошо владел кнутом, и на этот раз выбирал только одно место - нежную плоть ее подмышек и хлестал по ним до тех пор, пока она не почувствовала, как кровь побежала по бокам до самого бедра.

Он называл ее шлюхой, пиздой, сукой, свиньей, бесполезной коровой и всем, что только мог придумать. Не только когда причинял ей боль. Он оскорблял ее постоянно. В разговоре. Напоминая ей, что он может говорить и делать все, что ему заблагорассудится.

Бывали дни, когда она по двадцать четыре часа не ела. Единственным напитком была вода. Ее еда состояла из жирного дешевого салата с тунцом или бутербродов с американским сыром на белом хлебе и консервированного овощного супа. Меню никогда не менялось. Ей не разрешалось чистить зубы или расчесывать волосы. Ей не разрешалось мыться, кроме тех частей тела, на которых были волдыри или кровь.

Она начала вонять.

Внутри длинного темного ящика, где она оставалась большую часть дня, она начала определять