Книга Зарождение добровольческой армии - Сергей Владимирович Волков

следующий день Кругликов уехал. Из газет я узнал, что он в Москве стал помощником командующего войсками – Уралова[69]; но это продолжалось недолго. Красная реакция сожрала того, кто ей доверился.

Я много раз встречался с митинговыми большевистскими ораторами, они были динамичны, но страшны только в малокультурной среде. Там – это была их стихия. Судьба дала мне случай, перед отъездом из армии, выдержать тяжелый ораторский турнир. Начальник дивизии генерал Энгель вызвал меня и говорит: «Я не могу приказывать, но, если можете, побывайте сегодня на соединенном собрании всех комитетов дивизии; приехали из Петербурга делегаты Совета солдатских и рабочих депутатов; если сможете, скажите ваше слово». По офицерской традиции просьба выше приказания. Поехал верхом за восемь верст от нас, на заседание. Все комитеты в сборе. Волнуются. Пришли делегаты (два) и сделали свой пропагандный доклад. Ораторы они были средней силы, им помогла атмосфера. Когда они кончили, я попросил слова. Меня хорошо знали в дивизии как старого либерала. Признаюсь, часовая речь была для меня самой трудной в жизни. Я знал, что играю своей головой. Техника победила. Лозунг России и народа оказался выше пролетариата. Но мой опыт мне подсказал, что надо смываться, не дожидаясь реплики. Я оказался прав. Я вернулся в штаб дивизии, мне там сказали, что митинг потребовал моего изъятия. Дожидаться я не стал и поехал в свой полк имени 1 марта, где мог быть спокоен за свою судьбу.

Через день я уехал в «командировку» в Киев. Моя военная служба кончилась.

И. Лисенко[70]

Записки юнкера 1917 года

Последние дни в училище[71]

В тяжелое время пришлось нашему поколению начинать свою действительную службу. Воспитанные в военных семьях и кадетских корпусах, мы с горечью и недоумением встретили февральскую революцию, начавшееся разложение фронта и тыла русской армии и сопровождавшие их издевательства и глумления над всем тем, что для нас было свято. Перед нами стал мучительный вопрос: есть ли смысл добровольно идти в военные училища (большинство из нас было еще непризывного возраста) и, принимая присягу Временному правительству, как бы воспринять и примириться со всем совершившимся. Трудно передать те сложные чувства, которые были тогда на душе каждого из нас, но все же была надежда на победу над внешним врагом, связанным с ней возрождением и величием Родины.

Первые 4 месяца пребывания в училище внесли много бодрости и уверенности на лучший исход. Константиновское артиллерийское училище сумело сохранить весь внутренний уклад жизни и работы дореволюционного времени. Наш 11-й выпуск состоял из 300 юнкеров, из которых около 50 процентов были кадеты выпуска 1917 года, а остальные 50 – студенты высших учебных заведений, гимназисты и реалисты. При всей разнородности настроений и взглядов, почти у всех была жажда установления порядка и дисциплины во всей стране и желание поддерживать их хотя бы в своей среде. Изверившись во Временном правительстве, ждали, что спасение придет от генералов Корнилова, Алексеева или от какого-нибудь другого решительного и честного генерала.

Это настроение, а также излишне откровенная болтовня несдержанных юношей не осталась тайной для Совдепа и Временного правительства, и, после памятных дней Корниловского похода на Петроград, когда особенно ярко обрисовалось настроение большинства юнкеров, в училище была назначена следственная комиссия по борьбе с контрреволюцией. Весь материал для следствия доставляли юнкера-социалисты, образовавшие кружок «Поддержки Временного правительства и защиты завоеваний революции». Обвинения носили следующий характер: «юнкер Понсет пел Царский Гимн», «юнкера из кадет собираются на секретные совещания и открыто ругают А. Керенского». Подобные же комиссии были и в других училищах. Причем охрана города и поддержка порядка лежали на обвиняемых. Фактически это были единственные люди, готовые действительно защищать Россию, а в силу создавшейся обстановки, и презираемое Временное правительство от большевиков.

После замены батареи училища, стоявшей в Зимнем дворце, больше в караул батареи не назначались. Нас это только порадовало, так как работы и без того было много. Неожиданно, в начале октября, нам объявил генерал Карачан[72] (начальник Михайловской артиллерийской академии и всех артиллерийских училищ), что мы будем произведены в офицеры 1 декабря, а сейчас получаем 2-недельный отпуск за ту тяжелую работу, которую пришлось нам вынести. Странным казалось воспользоваться отпуском в такое тяжелое время, когда все напряженно ожидали «выступлений справа или слева», но беззаботность утешала, что «авось» без нас еще все будет тихо. Была надежда, что «кто-то» должен иметь в виду нашу готовность идти на защиту права и порядка.

Быстро прошли дни свиданий с близкими, и 22 октября наш курс опять собрался в училище. Здесь мы впервые встретились и с нашим младшим 12-м ускоренным курсом, сплошь состоявшим из студентов и окончивших гимназии и реальные училища. К нашему удовольствию, среди них царило близкое нам настроение. Чувствовалось, что наступают грозные дни, и верилось, что училище сумеет выйти с честью из всех передряг.

Подбадривало и впечатление хорошо налаженной связи с другими училищами, а также передаваемые на закрытых собраниях краткие указания от национально-мыслящих правых и военных организаций (Общества Государственной Карты, возглавляемого Пуришкевичем[73] и

В.В. Глинским, редактором «Исторического вестника»). Казалось, что помимо нас есть организованные силы, сумеющие взять руководство в нужную минуту. Непонятно было только слишком осторожное и выжидательное отношение ко всему наших офицеров, но и оно объяснялось необходимостью.

Пока же вели занятия и несли усиленные внешние и внутренние караулы. В городе же большевики окончательно обнаглели, вели открытую пропаганду и местами убивали своих противников.

25-го, неожиданно для всех, власть в городе фактически перешла в руки большевиков. На улицах появились разнузданные толпы солдат запасных частей и матросов, отказавшихся исполнять приказания Временного правительства.

Совдеп объявил себя главою государства. Начались аресты высших начальников. Керенский бежал. Наше начальство тщетно пыталось продолжать нормальные занятия и успокоить юнкеров. Мы волновались и требовали, чтобы нас вели «усмирять» большевиков. Кругом творился хаос, училище окружило себя караулами, были запрещены отпуска, и мы чувствовали себя отрезанными от мира. До нас доходили смутные слухи: «Генерал Карачан убит», «Владимирцы[74] – дерутся», «Павлоны[75] – окружены бронеавтомобилями и не сдаются».

И вдруг вечером 25-го мы слышим орудийный гул и над нашим садом пролетает несколько тяжелых снарядов. Это стреляла «Аврора» по городу и Зимнему дворцу. Мимо окон по Забалканскому проспекту солдаты с винтовками провели безоружных юнкеров Школы прапорщиков. Офицеры и начальник училища генерал Бутыркин[76]уговаривали нас не волноваться и ждать приказаний, но последние до нас не доходили.

В ночь на 27-е я был