Книга Снежный ангел - Николь Баарт

– Ну, не знаю, – притворно вздыхала Сара. – Ты из ангельского материала?

– Определенно – нет. – Я дернула Лили за хвостик и подмигнула.

– Это как посмотреть. – Макс бросил на меня многозначительный взгляд. – У ее мамы отличные ангелы получаются.

– У кого? У меня? Насколько помню, я в жизни не сделала ни одного ангела. Хотя, спорить не стану, в моей дочери есть что-то ангельское.

– Насчет Лили ты права, – заметил Макс. – А насчет других ангелов ошибаешься. Ты их постоянно делала. Елена даже как-то сфотографировала одного. Где-то он у меня тут, этот снимок… – Макс повернулся к висевшей над письменным столом доске и принялся шарить в пестроте покрывавших ее сверху донизу вырезок из журналов, рекламок пиццы, квитанций. Имелось там и несколько фотографий. Я заметила черно-белый свадебный портрет Уиверов и какой-то отпускной снимок в горах – Елена, молодая и хорошенькая, стоит на лугу, протягивая руки к горизонту.

Наконец под ресторанной салфеткой, исписанной мужскими мерками, Макс обнаружил то, что искал. Вытащил кнопку, с улыбкой полюбовался на фотографию и протянул мне:

– Видишь? Ты делала ангелов.

Поначалу я увидела лишь белый фон. Казалось, Елена сфотографировала просто свет. Потом, приглядевшись, я поняла – это сугробы чистейшего снега. В ослепительном сиянии солнца снежинки вырисовывались четко и рельефно. Можно было разглядеть неповторимый узор каждой. И кто-то, улегшись в сугроб, разметал этот снег руками и ногами. Получилось явственное очертание крылатого ангела.

– Снежный ангел, – невольно вырвалось у меня.

– Да, ты делала замечательных снежных ангелов, – подтвердил Макс. – У себя во дворе, а когда не хватало места, то и у нас. Этот снимок Елена сделала утром после особенно сильного снегопада. Ты, должно быть, посреди ночи выбралась на улицу, потому что, когда на следующий день из-за туч выглянуло солнце, оказалось, что нашу округу посетил целый сонм ангелов.

– Потрясающая идея! – Сара заглянула мне через плечо. – Мне ужасно нравится. Лили, думаю, ангелом будешь ты. У вас это наследственное.

Лили потянула меня за руку, чтобы тоже взглянуть на снимок.

– Ты делала снежных ангелов? – изумленно спросила она.

– А что тут такого удивительного?

– Просто после твоих рассказов я думала, что ты… – Лили поискала нужные слова, не нашла и только виновато пожала плечами. – Я думала, что тебе не очень-то весело жилось, когда ты была маленькой. Думала, ты ничего такого не делала.

– Даже в снегу не играла?

Лили наморщила нос:

– Вроде того.

Я призадумалась. Какие мои детские истории известны Лили? Макс поведал ей о нашей первой встрече – когда я пряталась от матери на дереве. А я рассказала про синее платье, про неудавшиеся печенья и кое-что еще про то, как мать оскорбляла и унижала меня. Ну и про вечную папину работу, которая не оставляла ему времени для меня. А что-нибудь хорошее я ей рассказывала? Что-нибудь такое, что заставило бы ее поверить: и в моем детстве бывали светлые дни?

Не о чем, по правде говоря, было рассказывать. Подружки? Имелись, конечно. Но их имена я забыла. Случались и радости, скрашивавшие серое существование, но случались так редко, что почти не поднимали настроения. Так что бы такое – хорошее, доброе – рассказать?

– Я думала, та ночь мне приснилась, – тихо призналась я. – Помню, как делала снежных ангелов, только считала, что это было во сне.

– Нет, это был не сон, – сказал Макс. – Я видел тебя. Как ты всю округу устелила ангелами.

– Ты видел?

Макс кивнул. На губах его гуляла улыбка, но глаза смотрели печально.

– Метель тогда разыгралась. Я услышал голоса на улице. Ну, думаю, застрял кто-то. А это вы. Ты и твой папа. Не помню, чтобы видел тебя такой счастливой.

Папа… Что-то зашевелилось у меня в душе. Страстное, отчаянное желание вернуться в то время, когда моя ладонь целиком пряталась в его руке. Как коротки были те дни и как непреодолима обида, что выросла между нами. Но на мгновение все дурное отлетело, как шелуха на ветру. Значение имело только одно: в ту ночь, когда он был мне очень нужен, он был рядом.

* * *

В тот вечер мать накинулась на меня особенно остервенело. Не помню, что я такого сделала или не сделала, но только она так рассвирепела, что ударила меня. Я уже была слишком взрослой, чтобы меня шлепать. И без того я терпела это стыдное наказание дольше, чем следовало. А в одиннадцать лет я уже была матери по плечо. Отшлепать? Об этом не могло быть и речи. Поэтому мать влепила мне пощечину.

Довольно жалкая попытка заставить меня слушаться. К тому же она едва держалась на ногах, и оплеуха получилась не слишком сильной. Но все равно было больно. Слезы брызнули у меня из глаз.

– Марш к себе! – рявкнула она, отворачиваясь.

Могла бы и не говорить – мне самой не терпелось убраться с ее глаз.

В комнате было холодно. Мороз разрисовал окно диковинными загогулинами. Я захлопнула дверь и помедлила, не отпуская замка. Один маленький поворот – и никому не ворваться в мою крепость. Только нельзя. Бев терпеть не могла, когда я запиралась. Вздумай она продолжить наш «разговор», а дверь заперта, мне не поздоровится.

Тогда я решила забраться в постель, прямо в одежде, и с головой накрыться одеялом, оставив только щелку для глаз. Я смотрела в долгие зимние сумерки за окном и ждала какого-нибудь знака, что все обойдется. Но видела только морозные узоры на стекле.

Она и раньше орала на меня. И раньше била. Но сегодняшняя обида была особенно глубокая, сочилась горьким ядом. Обычно я умела отгородиться от всего мира, улизнуть в свою нору, где можно не думать о том, что она сделала. Но не сегодня.

Я тихо заплакала, но каждый всхлип болью отдавался во всем теле. Я зарылась головой в подушку, чтобы никто не услышал моего плача. Не знаю, сколько я так пролежала. Когда слезы начали высыхать, уже давно стемнело.

Скрипнула пружинами кровать. Я испуганно вздрогнула. В комнате кто-то был. Мать! Наверное, явилась приказать, чтоб я заткнулась… Но на кровати сидел папа. В рабочей одежде, пахнущий опилками и железом. В полумраке я разглядела ссадину на лице. «Где это он так поцарапался?» – подумала я, забыв на миг собственные горести.

Я хотела спросить, но папа сам заговорил:

– Ох, Рэч, уж ты прости… – И умолк.

За что он просил прощения? Не он же меня стукнул, а Бев. Я зажмурилась, боясь снова разреветься.

Папа не умел быть ласковым, и я страшно удивилась, когда он, откинув одеяло, поднял меня на руки. Словно спас из-под обломков детства. Я спрятала лицо на его груди, вцепилась в него, как маленькая. Хотя давно уже считала себя взрослой.

Долго мы так просидели. Мне было ужасно хорошо на руках у папы. Он склонился надо мной, прижался лбом к макушке. Я затихла, даже услышала, как у меня под виском стучит папино сердце. Когда он в последний раз обнимал меня? Лет сто назад. А с такой нежностью и вообще, наверное, никогда не обнимал.