Книга Война патриотизмов: Пропаганда и массовые настроения в России периода крушения империи - Владислав Б. Аксенов

что статьи написаны не с «высокомерным презрением» к прошлому российской интеллигенции, «а с болью за это прошлое и в жгучей тревоге за будущее родной страны». С. Н. Булгаков в статье «Героизм и подвижничество» в качестве психологической особенности русской интеллигенции называл «социальное покаяние» перед народом. Называя революцию духовным детищем интеллигенции и обвиняя последнюю в отходе от веры в угоду просветительскому «догмату человекобожества», Булгаков тем не менее считал, что именно на интеллигенции лежит миссия просвещения народа:

Вот почему для патриота, любящего свой народ и болеющего нуждами русской государственности, нет сейчас более захватывающей темы для размышлений, как о природе русской интеллигенции… получит ли Россия столь нужный ей образованный класс с русской душой, просвещенным разумом, твердой волею, ибо, в противном случае, интеллигенция в союзе с татарщиной, которой еще так много в нашей государственности и общественности, погубит Россию.

При этом Булгаков увидел в ценностных конфликтах, «битве патриотизмов» левой интеллигенции и консерваторов столкновение космополитического и националистического мышлений, сокрушаясь по поводу того, что «так легко эксплуатируется этот космополитизм представителями боевого, шовинистического национализма, у которых оказывается, благодаря этому, монополия патриотизма».

В 1911 году П. Б. Струве выпустил сборник своих статей за 1905–1910 годы под названием «Patriotica», в которых призывал общественность к выработке чувства «личной ответственности», а власти – к признанию верховенства права и отказу от абсолютизма. Струве писал о столкновении нескольких «психологий» в революции, мешавших разным политическим группам понять друг друга и найти общий язык. Власть он обвинял в том, что ее идеалом является полицейская монархия, опирающаяся на «фальсификацию несуществующих патриархальных чувств»[112]. В предисловии он отметил, что все статьи объединены общим чувством «патриотической тревоги», которая была вызвана усилившимся расколом власти и общества, что ставило под сомнение национальную идею Великой России. Струве обвинял радикально настроенную интеллигенцию в том, что она разрушает государство, путая его с властью, но высказывал мнение, что «можно ненавидеть государство, но нельзя ненавидеть свою нацию».

Писатель и философ Д. С. Мережковский обвинял Струве в том, что он оправдывает кровожадность государства и, мечтая о Великой России, преклоняется перед его силой. Сам Мережковский сравнил государство с китом, проглотившим Иону: «так именно государственность выбросила русскую интеллигенцию». Оправдывая радикализм интеллигенции от нападок Струве, Мережковский поднимал проблему взаимоотношения патриота с родиной:

Я люблю свободу больше, чем родину: ведь у рабов нет родины; и если быть русским значит быть рабом, то я не хочу быть русским; и если в такой любви к свободе вплоть до возможного отречения от родины состоит «банальный радикализм», – я хочу быть банальным[113].

Сборник «Вехи» вызвал общественную дискуссию. Журналист и брат премьер-министра А. А. Столыпин в статье с ироничным названием «Интеллигенты об интеллигентах» писал:

Появление такого сборника, как «Вехи», есть акт бунтовщический и дерзко-революционный в том своеобразном духовно-умственном царстве, которое именуется русской интеллигенцией… Во всяком случае, появление такой самокритики, как «Вехи», является одним из первых духовных плодов тех начатков свободы, которые понемногу прививаются в русской жизни[114].

Обстоятельным ответом веховцам стал вышедший в 1910 году сборник «Интеллигенция в России», в котором П. Н. Милюков, усмотрев у веховцев обвинение интеллигенции в антипатриотизме ввиду славянофильского понимания природы этого феномена, писал, что

национализм и патриотизм, вообще говоря, не есть простой, элементарный инстинкт любви к «своему», с которым они иногда отождествляются. Это есть более сложное чувство, сообща осознанное в процессе культурного развития нации и прикрепленное к чему-нибудь осязательному, что для всех является одинаково понимаемым символом. Сперва это – символ принадлежности к «своим», к своему «роду», а потом и символ стремления к общим целям, общим задачам.

По мнению лидера кадетов, именно интеллигенция наполняет нацию осознанием общей цели, в чем и состоит ее истинный патриотизм. Критикуя герценовский «эмигрантский патриотизм», определяемый формулой «чем хуже, тем лучше», Милюков обратил внимание на то, что данная позиция вновь получила распространение в российском обществе в годы Русско-японской войны. Война с Японией, понятая обществом как попытка затушевать внутренние проблемы империи с помощью патриотического единения в «маленькой победоносной войне», привела к очередному патриотическому расколу.

Историк И. М. Катаев в работе «Что такое патриотизм?» подводил промежуточные итоги периода Русско-японской войны и первой российской революции:

Теперь всякий знает, что эта война с ее бесчисленными жертвами была совсем не нужна для отечества, что ее затеяла кучка сильных людей, которые, прикрываясь благом отечества, преследовали лишь свои корыстные цели. К несчастию это знали и многие из погибших в бою. И вот сознание, что они умирают за счастье и славу своей родины, не могло служить им утешением в последние минуты жизни. Напротив, они умирали с проклятием на устах виновникам войны, которая привела Россию к невиданному доселе позору… Но, как и всякое тяжелое несчастие, война явилась поучительным уроком для многих русских людей. Они стали понимать, что можно злоупотреблять этим призывом «за веру, царя и отечество», можно обманывать им народ, толкать его на разорение и несчастие. Мало того, пользуясь этим призывом, можно толкнуть невежественных людей на преступление, зверский разбой и погром. Кто не знает про страшные «черные дни» в октябре месяце 1905 г., которые облетели Москву, Петербург и едва ли не все другие города России?.. Под прикрытием этого призыва темные силы в стране ополчились на всех, кто стремился к новым и справедливым порядкам в России. Таких людей травили, убивали, растерзывали на улице среди белого дня. И, что замечательно при этом, перед или во время зверской расправы с несчастными жертвами во многих случаях толпа кричала «ура», пела «Боже, царя храни», служила молебны. Если под видом защиты православия, самодержавия и отечества могут происходить вопиющие преступления и даже зверские убийства, то очевидно, что тут что-то не ладно… Мы призываем сплоченными силами добиваться нового, одинакового и справедливого для всех государственного порядка, стоять за народную власть, за свободное отечество, за свободную Россию. В этом должен заключаться истинный патриотизм для всякого русского человека[115].

Эйфория патриотических юбилеев: 100-летие Отечественной войны и 300-летие Романовых

Непосредственное преддверие Первой мировой войны оказалось богато на юбилеи, отразившие основные направления коммеморативной политики и патриотической пропаганды.

Русское военно-историческое общество под председательством генерала В. Г. Глазова задолго до непосредственного юбилея взяло на себя координацию подготовки празднования столетия Отечественной войны 1812 года, выпуская граммофонные пластинки с военно-патриотическими песнями на тему былых событий, брошюры. Печатались массовые лубочные картинки на военную тематику. Центральным событием юбилея была признана годовщина Бородинской битвы, при этом