Книга Голова тигра - Александр Андреевич Рябцев

на это? — он передал листок Граниной.

Та взяла его и стала читать.

Закончив чтение, она некоторое время сидела молча, опустив голову, затем, как бы спохватившись, быстро пробежала текст еще раз и, перевернув листок на другую сторону, вопросительно уставилась на Пешехонова.

— Что вы ищете? — спросил он у нее.

— Но это не все: нет конца.

— Так, значит, вам знакома предсмертная записка Нади?

— Какая предсмертная записка?!

— Вот эта! Вы ее только что прочитали, — спокойно ответил Пешехонов.

— Да что вы говорите, Дмитрий Сергеевич? Какая же это предсмертная записка? Вы же сами видите, что написана она не Надиной рукой. Здесь просто начало стихотворения. Я его читала в прошлом году вот в этой тетради. — Гранина быстро взяла со стола тетрадь и стала ее перелистывать.

— Не трудитесь, Галина Борисовна, в тетради этого стихотворения нет.

— Почему нет?! Я же сама его читала именно здесь! — Она еще быстрее стала листать тетрадь.

— Не трудитесь. Уверяю вас, что этого стихотворения там нет. Может быть, вы читали его в другом месте?

Гранина положила тетрадь на место, рывком поднялась со стула, и глядя на Пешехонова широко раскрытыми глазами, быстро заговорила:

— Дмитрий Сергеевич! Поверьте мне, я как сейчас помню, что это стихотворение читала вот в этой тетради. Мне оно тогда очень не понравилось своей мрачностью и обреченностью. И хотя автор в конце пишет, что это лишь сон, все равно неприятный осадок оставался... Поверьте мне... Я помню... Я не ошиблась!.. — От волнения чуть смуглое лицо Граниной покрылось густым румянцем; глаза смотрели умоляюще; для убедительности она прижала обе руки к груди и стояла так, ожидая: поверит ей Пешехонов или нет?

— Да не волнуйтесь вы так! Я вам верю. Садитесь, и мы продолжим нашу беседу, — успокоил ее Пешехонов. Гранина послушно села.

— А вы не знаете, откуда это стихотворение попало к Наде?

— Нет. Не знаю, — быстро ответила та, но тут же добавила: — Кажется, она нашла его в каком-то старом журнале, еще дореволюционного времени.

— Вы этот журнал видели?

— Нет. Не видела. Надя говорила, что брала читать его у кого-то из знакомых.

Пешехонов достал из конверта предсмертную записку Громовой, положил ее на стол и спросил:

— А это вам знакомо?

Едва взглянув на записку, Гранина воскликнула:

— Это Надина рука... и стихотворение то самое. Но почему нет конца? Нижняя половина листа будто оторвана или отрезана. Где она?

В ответ Пешехонов лишь пожал плечами.

— И это все, что вы можете сказать об этой записке? — спросил он.

— А что можно еще сказать?

— Вы не очень внимательно прочитали эту записку...

— Но я же читала это еще раньше, — перебила его Гранина.

— Не в этом дело! Почему вы не обращаете внимания на дату, которая стоит в конце записки? — Пешехонов пальцем показал ей место на странице.

— Четырнадцатое мая, — вслух прочитала Гранина. Некоторое время она смущенно, растерянно смотрела то на записку, то на Пешехонова. — Это дата смерти Надюши?! Не может быть. Надя записала стихотворение не в этом, а в позапрошлом году!

— А как же вы объясните эту дату?

Вместо ответа Гранина лишь слегка пожала плечами, потом, хмуря брови и морща свой чистый, высокий лоб, стала пристально смотреть в дальний угол кабинета, точно там можно было получить нужный ей ответ.

— Как вы думаете, Галина Борисовна, могла Надя использовать это стихотворение в качестве своей предсмертной записки: отрезала нужную ей часть, поставила новую дату...

— Нет! Нет! И еще раз нет! — перебила Гранина. — Вам, юристам, может прийти такое в голову... Извините меня, Дмитрий Сергеевич! Я не хотела этим обидеть вас, но я чисто по-человечески подхожу к этому вопросу. Я так хорошо знала Надю, а это дает мне право сказать, что я не верю вашему предположению: Надя не такая!.. И больше того: я не верю в самоубийство. Я не верю в то, что вот эта бумажка — ее предсмертная записка. Нет никакой предсмертной записки!.. Надю просто убили! — Гранина так разволновалась, что не смогла сдержать слез.

— Успокойтесь. Поверьте мне, что я не меньше вашего заинтересован в том, чтобы раскрыть эту тайну.

Когда гостья чуть успокоилась, Пешехонов продолжал:

— Вот вы уверены, что эта записка не предсмертная. У вас это получается просто: вы основываетесь на своих чувствах. Вы верите своему сердцу, вам подсказывает ваша интуиция. Но это лишь эмоции, а мы ими руководствоваться не можем. Нам нужны не предположения, не подозрения, а логические доказательства. Вот вы убеждены, что «Надю просто убили». Допустим, что это так, но возникает естественный вопрос: кому и для чего это было нужно? Вы-то сами что об этом думаете?

Гранина в ответ лишь виновато смотрела на него своими большими лучистыми глазами и беспомощно пожимала плечами.

— А можете вы подозревать кого-либо в этом? Не стесняйтесь ни ваших чувств, ни вашей интуиции. Может быть, что-либо они подскажут нам. Любая деталь, какой-либо штрих, необычайное слово, даже интонация может стать путеводной ниточкой... Вы, например, допускаете, что подобное мог совершить Арвид? — уже прямо спросил ее Пешехонов.

Гранина, видимо, ожидала этого вопроса. Почти не задумываясь, она твердо ответила:

— Нет! — И тут же поспешно объяснила: — Не потому, что не способен на такое — в душу человека не влезешь, а потому, что для этого у него не было оснований.

— А ревность? А нежелание обременять себя детьми?..

— Для того чтобы ревновать, нужно любить... Ну, а ребенок не мог помешать ему, если бы он вздумал развестись с Надей. Она из чувства собственного достоинства не стала бы на его пути. Об этом она говорила мне даже в присутствии Арвида. Надя имела хорошую специальность и могла бы прожить с ребенком без помощи Арвида... Нет! У Арвида не было никаких оснований, и он не мог убить Надю! — еще раз твердо повторила Гранина.

— Да! Вы, кажется, правы. У него для этого не было причин, — согласился Пешехонов. Он некоторое время перелистывал блокнот, а затем взял со стола конверт и сказал:

— Галина Борисовна! Я вам покажу одну вещь. Присмотритесь внимательно, мобилизуйте всю вашу память и скажите, видели вы что-либо подобное или нет? — он положил перед Граниной конверт и достал из него мельхиоровую пуговицу.