Книга Соб@чий глюк - Павел Гигаури

– Пойдем. А то если еще и с лешим надо драться, у меня глаз не хватит. Он у них здесь, наверное, последний дан черного пояса.

Мы с Собакиным подошли к дворику слева от дома. Здесь в небольшом сарае дед в свое время держал кроликов. Дворик не зарос травой.

Там царил мангал с ярко горящим огнем. Около него, глядя на огонь, стояли два друга, отец держал в руках металлическую фляжку.

– Понятно, – заключил я, – без фляги никуда. А то вдруг трезвость неожиданно наступит, что тогда делать?

– Ты не ерничай, – невозмутимо ответил мне отец. – Мы отдыхаем.

– Отдыхаете от трезвой жизни, – продолжил я. – Конечно, трезвяк мозги утомляет.

– Егорыч, ты че? Че пристал вдруг? – удивился Сергей Иваныч.

– Ниче, – ответил я и взял из рук отца флягу. Сделал глубокий выдох, потом еще более глубокий вдох, опять выдохнул и опрокинул флягу в рот.

И в меня полилась, толкаясь и булькая у горлышка фляги, мгновенно заполняя всю полость рта, вызывая ломоту в зубах, чистейшая ледяная колодезная вода. От такой неожиданности я оторвал флягу от губ, и вода из нее плеснула мне в лицо.

– Что это? – вскрикнул я, вытаращив на отца глаза.

– Вода для углей, – спокойно ответил отец. – А ты думал, это что?

Это был его момент торжества. Я вытерся рукавом.

– Что-то день у меня сегодня странный. Все надо мной потешаются, – признался я своим спутникам.

– А ты будь добрее, и народ к тебе потянется, – посоветовал отец, в упор глядя на меня.

– Это уж очень большое разочарование, когда думаешь, что хлопнешь водки, а там вода, – посочувствовал Иваныч, – но разочарование поправимое. Сейчас схожу в дом и принесу водочки.

– И еще воды принеси, а то ничего, наверное, не осталось для углей, – сказал отец и громко засмеялся. – Всю борец за трезвость выпил!

Мы стояли вокруг мангала, тепло от углей грело наши лица, а наши спины были подставлены вселенскому холоду снаружи, и контраст тепла и холода, созданный мангалом, наводил на нас философское питейное настроение.

– Я тебе такую вещь скажу, – непонятно к кому обращаясь, произнес Сергей Иванович, держа в руках стакан, – вот человек живет, и ему все нужно и важно. Деньги, машина, еще больше денег, самолет, кучу баб, а время пришло помирать – так вроде все это и неважно.

– Ты откуда это знаешь? – спросил я. – Ты что, помирал уже и не знал, куда деньги да машины девать? Так ты их всем своим бабам раздай, – посоветовал я не от всего сердца.

– Со смертью не шутят. Она никого не обойдет, у каждого свое время. Каждый ее встретит, она страшная, а чтоб ее не бояться – силы нужны, – серьезно проговорил Сергей Иваныч захмелевшим голосом. – А где эти силы взять? Уж точно не в деньгах, бабах и машинах, а в себе.

– Совесть нужно чистую иметь, тогда и силы будут, – спокойно сказал отец, – а деньги, есть они или нет, и все остальное – неважно. Если за деньги совесть отдал, тогда помирать плохо, а если все честно заработал, то тоже ничего плохого.

– Ты не понимаешь меня, я ж не говорю, что что-то плохое. Я говорю, что деньги и все, что тебя так волновало, не поможет. Ты эту самую силу перед смертью за деньги не купишь, – разъяснил свою позицию Сергей Иваныч.

– Иваныч, ты прав, – просто согласился я. – Но давайте лучше поговорим о чем-то более веселом.

– Это о чем? О бабах, что ли? – переспросил Иваныч.

– Для Артема бабы – тоже невеселая тема, – сказал отец. – От него жена ушла.

– Че это? – удивился Сергей Иваныч.

– Долгая история, – отмахнулся я. – Папаша, и чевой-то это вы, на ночь глядя, помянули мою бывшую?

– Да так, к слову, – отозвался отец. – Давайте выпьем. И пора шашлыки на угли ставить. И в дом.

Мы поели шашлыки, выпили еще водки, разговор разбрелся, отец и Сергей Иванович ударились в воспоминания о днях минувших, причем их воспоминания носили очень ассоциативный характер, постороннему человеку непонятный, как будто эти двое говорили на собственном языке. На этом я объявил себя Емелей и забрался на печку.

Там было уютно, тепло; невнятный, но очень оживленный разговор за столом создавал вокруг меня оболочку, внутри которой, как в яичной скорлупе, плыл я.

Тишина вокруг была материальна, она была замешена на тепле печки, и подкреплена пуховой периной и пуховой подушкой, и накрыта сверху толстым ватным одеялом. В узком пространстве между периной, подушкой и одеялом я слышал свое ровное дыхание – это был мой микромир, мое местное, никому не заметное счастье, возникшее из ниоткуда, обусловленное просто фактом моего существования.

И хотя левый глаз пульсировал сквозь спиртовую анестезию, он не вызывал неприятных чувств, он просто напоминал мне, что я не только идея, но еще и материальное тело. И в этом счастливом единстве материального и идеального я незаметно для себя перешел в беззащитное состояние детского сна.

Мне снилось, что я бегу по зеленому лугу, по мягкой-мягкой траве, и мне в лицо дует свежий ветерок, и мне так хорошо, и я бегу куда-то вперед, именно вперед, а не назад, и тут мне навстречу выбегает огромный бык, и издает страшный рык, и, опустив рога, начинает бежать в мою сторону. Я просыпаюсь в ужасе и совсем рядом слышу бычий храп родного отца.

Кругом темно, тихо, и только этот храп сотрясает окружающий воздух и, возможно, избу. Мой отец такой неспортивный, толстый, совсем не воинственный, физически неразвитый, а способен издавать такие воинственные звуки. Все-таки удивительно, что человеческие дыхательные трубки способны на такое, какое количество накопленной энергии должно быть израсходовано, чтобы издавать такие звуковые колебания, которые могут физически раскачивать предметы?

Наверное, так и родилась легенда об иерихонской трубе, от звука которой рухнули крепостные стены. Мне даже стало не по себе: а вдруг от владимирской трубы рухнет печка, на которой мы так уютно устроились? Я толкнул отца в надежде предотвратить разрушение печки. Отец умолк. Я толкнул его еще раз для профилактики. Он спросонья пробормотал что-то и повернулся на бок.

Наступила тишина, как в вакууме, и барабанные перепонки под давлением изнутри черепа стали выдавливаться наружу. Я перевел дыхание, чтобы избавиться от ужаса, вызванного то ли сном с атакующим быком, то ли бычьим храпом отца.

Тишина установила равновесие с обеих сторон черепной коробки. Надо срочно уснуть. Я вспомнил свои мучения прошлой ночью, вспомнил про домового и уже хотел мысленно посмеяться то ли над собой, то ли над Сергеем Ивановичем, как вдруг услышал: кто-то прошел по избе, скрипя половицами, остановился, глубоко, как-то грустно вздохнул, и опять стало тихо.

Может, мне надо слезть с печи и познакомиться с домовым? Хотя водяной меня уже отпинькал то ли сегодня, то ли вчера – в зависимости от того, сколько сейчас времени, а домовой еще нет. Но здесь я хотя бы в привычной среде, это, в конце концов, дом моего деда, и я его будущий владелец, и потом, я не боюсь никого.