Книга Декоративка - Агата Грин

Я покрутилась, подергалась, но осознав, что он не собирается меня насиловать, а просто растирает, перестала совершать эти бессмысленные телодвижения: я больна, мне надо беречь силы и сопротивляться только в самой критической ситуации, которая пока не наступила. Руки Зена не просто втирали в мое тело мазь, но и активно массировали. Я заметила, что он избегает касаться самых лакомых местечек моего тела, и по его ровному дыханию поняла, что ему совсем не до эротических мыслей. Он действует так, словно не женщины касается, а курицу обмазывает маслом…

Хоть в этом повезло: насилие откладывается. Но оно точно свершится, иначе зачем я ему? Закончив обмазывать меня жиром, Зен притащил откуда-то из угла колючее полотно, укутал меня, затем принес несколько выделанных шкур и накрыл меня ими. Несмотря на все это, мне не стало теплее, меня все еще трясло как от холода — типичные фокусы высокой температуры.

Мой хозяин отошел в другой конец хижины и принялся греметь горшками. Спустя какое-то время он подошел ко мне, приподнял голову и поднес плошку к самым губам.

Я попробовала варево, и мне понравилось. Горячо, сладко, густо. Напоив меня, Зен убрал плошку и поправил шкуры. Меня затрясло еще сильнее, но я не потела. Огонь разгорался во мне все ярче… Снова стали наплывать туманные картины воспоминаний, ласковое лицо матери, которой я в последнее время звонила так редко…

Боже, как же мама там? Каково ей?

— Матери здесь нет, — услышала я голос Зена, и раскрыла глаза шире. Значит, я говорила вслух…

Лицо мэнчи было обращено в сторону очага; на нем танцевали тени и отблески огня. Глаза из пронзительно желтых сделались янтарными, губы и щеки еще алели после долгой прогулки. Этот гад сидел возле меня весь такой здоровый, пышущий жизненной силой, тогда как я сгорала от высокой температуры. Это он нас с Леной поймал, он доставил нас Шариану… Ненавижу.

— Меня тоже скоро не будет, я умру, — сказала я, чтобы испортить ему настроение.

— Нет, — возразил он без тени эмоций.

— Да.

— Нет.

— Умру, сказала! — сипло тявкнула я, потратив на это солидную часть оставшихся сил, и тут же обессиленно закрыла глаза.

Немного погодя нечто холодное опустилось на мой лоб, и это сразу же принесло невероятное облегчение, словно уменьшился огонь, пожирающий меня изнутри. Так ночь и прошла: я просыпалась, мучаясь от жажды и жара, Зена давал мне попить, накладывал на лоб холодную повязку, и я засыпала снова…

Когда я просыпалась, сознание мое больше не мутилось, и я осознавала, где я и что со мной.

Я твердо вознамерилась умереть Зену назло, но и здесь меня ждала подлянка: лихорадка промучила меня всего одну ночь и отступила уже к утру. Тогда же я и заснула по-настоящему целительным сном, который несколько раз прерывал Зен, чтобы вытереть меня и сменить подстилку на матрасе; я стала сильно потеть.

Несколько дней после я была очень слаба и полностью зависела от своего хозяина. Он поил меня разными отварами, кормил, осматривал клеймо, иногда смазывал его чем-то. Если бы Зен не выхаживал меня, я вряд ли бы сама справилась с горячкой.

Ощущение, что смерть разгуливает рядом, ожидая момента, когда можно будет меня прибрать, было таким ярким, что я совсем по-детски пугалась, когда становилось темно, а Зена не было дома.

Но как только я окрепла и начала вставать и ходить, страхи пропали, и я стала изучать дом мэнчи. Он был прост: земляной пол плотно накрыт соломой, над очагом котелок, на завешанных шкурами стенах полки, заставленные утварью, и всего одна лежанка, которую я занимаю — ящик, сколоченный из досок, накрытый матрасом, набитым соломой. Сам Зен спал все это время у очага на шкурах. Свечи мой хозяин очень берег и не зажигал. Окон в доме не было. Обстановка роскошная! Комнаты, в которых меня держал Шариан, теперь вспоминались как образец комфорта.

Как только Зен уходил из дома, а он уходил утром (вроде бы, ведь ни окон, ни часов не было, и я не могла точно определить время суток), я активно изучала его вещи и заставляла себя ходить, чтобы скорее окрепнуть. Как только мэнчи возвращался, я ложилась на лежанку и изображала слабость, болезненность и беспомощность. Мы совсем не разговаривали и держались так, словно не замечаем существования друг друга. Наши контакты ограничивались тем, что утром Зен давал мне выпить отвара и кусок хлеба с салом, а вечером протягивал миску с похлебкой.

Готовил он, естественно, сам. Когда я только у него появилась, у него из еды были лишь жесткий хлеб да сало, но когда я пошла на поправку, он стал приносить куда более свежий и вкусный хлеб, яйца, молоко, мед, которые выменивал у местных на дичину. Впрочем, не все, что добывал на охоте, он выменивал: одну тушку какой-то птицы он оставил для нас. Разделав ее, он сварил похлебку из мяса вместе с луком, репой и травами. Похлебка получилась вкусной и была как нельзя кстати в эти холодные дни.

На шестой день после ярмарки Зен пришел раньше, чем обычно. Я как раз копалась в одном из его сундуков. Застигнутая на месте преступления, я подскочила и бухнулась неловко на задницу; крышка сундука эффектно захлопнулась.

Мэнчи прикрыл дверь, из-за которой дышало холодом, положил на стол сверток с хлебом и пристально меня оглядел.

Притворяться болезной и дальше было бессмысленно. Я спокойно поднялась с пола, отряхнулась и с вызовом посмотрела в его лицо. Взгляд мэнчи задержался на моем подбородке, и я медленно стерла с кожи капельку меда, которым недавно лакомилась.

Зен улыбнулся, и меня в который раз поразила белизна его зубов. Честное слово, даже в моем мире, где существуют различные пасты и приспособления для чистки зубов и стоматологи, такие зубы встречаются разве что в рекламе.

— Я не буду с тобой спать, — заявила я, решив, что настало подходящее время для выяснения отношений. — Так что зря ты меня выхаживал.

— Спать? — переспросил он, удивившись. — Зачем мне с тобой спать? У меня свое место для сна, у тебя свое.

«Ах да… У них постельные утехи называются “пользованием”».

— Я имею в виду, что не позволю себя пользовать. Понял?

Он перестал улыбаться, но его глазищи стали ярче. Видать, доволен, что я выздоровела…

— Ты принадлежишь мне, Ирина.

— Нет.

— Ты будешь делать, что я скажу.

— Не буду, — сорванным от напряжения голосом произнесла я и чуть не упала от страха, когда он пошел ко мне, вытянул руку и подтолкнул к лежанке.

Я обещала себе, что буду сопротивляться, если он на меня нападет, но стоило ему оказаться рядом, как я снова стала безголосой недвижимой деревяшкой, как в ту первую ночь в этом мире. Причем только рядом с ним во мне просыпается неконтролируемый страх и овладевает оцепенение… Тем же Шариану и Гадо я оказывала вполне действенное сопротивление.

Зен продолжил наступать, оттесняя меня к лежанке. Я никак не могла сбросить оковы оцепенения, только смотрела на этого варвара. Его рука снова легонько меня толкнула, и я упала на лежанку.