Книга Мир иной. Что психоделика может рассказать о сознании, смерти, страстях, депрессии и трансцендентности - Майкл Поллан

Понимая, как трудно дать определение тому, что мы называем мистическим опытом, Джеймс предлагает для его распознания четыре «вехи». Первая и, на его взгляд, «самая удобная» – это невыразимость: «Сам предмет исследования непреложно говорит о том, что он не поддается какому-либо выражению, что его содержание не может быть адекватно выражено в словах». За исключением, пожалуй, только Бутби, все прочие участники, с которыми я беседовал, не скрывали своего отчаяния в попытке передать в полной мере то, что им выпало увидеть и пережить, как бы они при этом ни тщились. «Лучше бы вам самим все это увидеть», – не уставая повторяли они.

Вторая «веха» – это ноэтическое качество: «Мистические состояния для тех, кто их испытывает, являются также и состояниями познания… Это озарения, откровения, полные значимости и смысла… и они, как правило, несут в себе довольно курьезное чувство властности».

Каждому из участников эксперимента, с которыми мне довелось беседовать, пережитое дало больше ответов, нежели вызвало вопросов, и эти ответы – что весьма любопытно для наркотических видений – отличаются поразительной долговечностью и прочностью. Психотерапевт Джон Хэйес (ему уже за пятьдесят), один из первых добровольцев, откликнувшихся на объявление, описывает, что им владело чувство,

«словно передо мной раскрываются некие тайны, и в то же время все было знакомым, как будто мне просто напоминали о том, что я уже знал. У меня было чувство, будто меня посвящают в те измерения бытия, о существовании которых большинство людей даже не подозревает, включая и вполне отчетливое чувство того, что смерть иллюзорна – в том смысле, что это некая дверь, через которую мы вступаем на другой план существования, что мы, подобно листьям, проклюнулись из вечности, в которую мы снова вернемся».

Что верно, то верно, полагаю я, однако в устах человека, имеющего за плечами мистический опыт, подобное озарение приобретает силу откровения истины.

С другой стороны, несть числа специфическим озарениям, открывшимся психоделическому путнику, которые балансируют на острие ножа между глубиной и полной банальностью. Бутби, интеллектуал с высокоразвитым чувством иронии, изо всех сил пытался облечь в слова глубокие истины о сущности нашего человечества, явленные ему в ходе одного их его псилоцибиновых трипов.

«Временами [эти истины] меня почти смущают, словно их устами говорит космическая мечта о торжестве любви, которую многие насмешники ассоциируют с банальностями на холлмаркских открытках[6]. В то же время основные истины, явленные мне во время сеансов, по большей части представляются по-прежнему убедительными».

Какую же истину наш философ считает убедительной? Она проста: «Любовь побеждает всё».

Джеймс, касаясь банальности этих мистических озарений, пишет о «том глубоком чувстве значимости некой максимы или формулы, которое подчас охватывает человека. „Я слышал это всю мою жизнь, – восклицаем мы, – но до сего момента не понимал ее полного смысла“». Похоже, что мистическое путешествие дает нам высшее образование в области очевидного. И все же люди возвращаются из подобного путешествия с новым пониманием этих банальностей: то, что было им раньше просто известно, теперь ими прочувствовано и глубоко укореняется в их сознании, приобретая над ними власть незыблемого убеждения. И чаще всего это убеждение касается верховенства любви.

Карин Сокель, инструктор по персональному росту и энергетический целитель, описала один такой опыт, «изменивший всю мою жизнь, пробудивший и глубоко растревоживший меня». В кульминационный момент своего путешествия она встретила Бога, назвавшегося «Аз есмь». В Его присутствии, вспоминает она, «все мои чакры раскрылись. И всюду был свет, чистый свет любви и божественности, он был со мной, так что все слова были излишни. Я стояла перед этой абсолютно чистой божественной любовью и сливалась с ней, растворяясь в этом взрыве энергии… Стоит мне только заговорить об этом, как мои пальцы насыщаются электричеством. Оно как бы пронизывает меня. Любовь – это суть меня как живого существа. Теперь я знаю это. На пике переживания я в буквальном смысле касалась лица Осамы Бен Ладена, глядела в его глаза, чувствовала чистую любовь, исходившую от него, и отдавал эту любовь ему. Сердцевина всего сущего – не зло, а любовь. Те же ощущения у меня были при встрече с Гитлером, а затем с диктатором Северной Кореи. Поэтому я думаю, что мы все божественны. Это не интеллектуальное, это сущностное знание».

Я спросил Карин, почему она так уверена в том, что это не сновидение и не фантазия, навеянная наркотиком, – предположение, которое, как оказалось, совершенно не соответствовало ее ноэтическому чувству. «Это был не сон. Это было так же реально, как вы и наш разговор. Я бы не поняла его смысла, если бы не имела непосредственного опыта общения. Теперь этот опыт запрограммирован в моем мозге, поэтому я в любой момент могу обратиться к нему, да и часто это делаю».

Именно на этот пункт и ссылается Джеймс, выделяя третью «веху» в своей характеристике мистического сознания. Ее суть – «быстротечность». Ибо, хотя мистическое состояние длится недолго, оно оставляет в сознании следы, которые постоянно дают о себе знать и повторяются, «и от одного повторения к другому отложившийся опыт становится все более восприимчив к постоянному развитию, оформляясь в то, что ощущается как внутреннее богатство и значимость».

Четвертая, и последняя, «веха» в типологии Джеймса – это существенная «пассивность» мистического опыта. «Для мистика характерно чувство, словно его собственная воля бездействует, а иногда он чувствует себя так, словно его схватила и держит какая-то высшая сила». Это чувство временного подчинения высшей силе часто вызывает у него ощущение постоянной изменчивости и преображения.

Хотя большинство участников опытов с псилоцибином из числа тех, с которыми я разговаривал, совершали свои «кислотные трипы» десять или пятнадцать лет тому назад, последствия пережитого ими ощущаются до сих пор, причем в некоторых случаях ежедневно. «Псилоцибин пробудил во мне такие сердечное сострадание и благодарность, которые до этого были мне просто неведомы, – рассказала мне одна женщина-психолог, попросившая не называть ее имени, когда я спросил ее о долговременных последствиях. – Доверие, Отдача, Открытие, Бытие – таковы для меня критерии подобного опыта. Сегодня я уже не верю во все эти вещи, потому как точно знаю, что они есть. Знание отменяет веру». Она сделала то, чего не смогли другие: претворила «предполетные инструкции» Билла Ричардса в руководство для жизни. Практически то же самое сделал и Ричард Бутби, преобразовавший свое понимание самоотдачи в своего рода этику:

«Во время сеанса [с псилоцибином] искусство релаксации само по себе стало для меня основой глубоких откровений, особенно когда мне неожиданно открылось, что нечто в самом духе этой релаксации, нечто в процессе достижения совершенства, в доверительном и любовном раскрытии духа является и квинтэссенцией, и целью жизни. Наша задача в жизни заключается именно в том, чтобы избавиться от страха и ожиданий, в том, чтобы попытаться отдаться влиянию настоящего момента».