Книга От марксизма к постмарксизму? - Йоран Терборн

До тех пор пока в регионе базируются активные вооруженные силы либеральной демократии, в особенности на Филиппинах, но также в Индонезии и Таиланде, Юго-Восточная Азия остается регионом победившего консерватизма с номинально существующими коммунистическими силами во Вьетнаме, Камбодже и Лаосе, которые, тем не менее, полностью включены в развитие рыночной экономики. Сингапур, находящийся под бдительным, если не тоталитарным консервативным надзором, представляет собой интеллектуальный центр региона и вкладывает большие инвестиции в укрепление своей позиции. По не вполне понятным для меня причинам, самая большая страна в регионе, Индонезия, удивительно слаба в академическом отношении.

Северо-Восточная Азия

Геополитический вес этого региона быстро растет. Внутри него баланс очевидно смещается от Японии к Китаю. Региональные пустоты могут позволить развиваться более мелким игрокам, как это было с «корейской волной» в поп-культуре, но центром притяжения остается Китай, который перехватывает у США роль главного экспортера в Японию и Корею. Это регион, все еще разделяемый исторической обидой и недоверием – между Китаем и Японией, Кореей и Японией, включая противоречивый статус Тайваня, де-факто независимого государства, но де‐юре провинции Китая.

Япония и Южная Корея организовали воинственные профсоюзы и студенческие движения, важные, но малочисленные. Тайвань – крепость реакции, ныне подрываемая и разрушаемая локальными и демократическими националистическими силами. Китай остается коммунистической силой, что означает, что более ориентированный на решение социальных вопросов вариант развития все еще возможен, хотя страна и стала одним из лидеров по неравенству доходов в Азии, которое превышает даже уровень Индии.

Северо-Восточная Азия будет ключевым мировым регионом в грядущие десятилетия. Путь китайского развития окажется решающим вне зависимости от того, будет ли это контролируемый капиталистический захват рынков или их социалистическая институционализация. В китайских исследовательских центрах, интеллектуальных кругах гражданского общества и нишах обширного партийного аппарата сохраняется наследие критического марксизма; вдобавок сохраняются локальный труд и деревенский социальный протест. Впрочем, до настоящего момента это силы не суммируются со значимыми национальными политическими силами. Непрозрачное внутреннее функционирование Коммунистической партии остается невидимым ключом к будущему Китая.

Если смотреть на китайское видение мира, то оно окажется гораздо более осторожным, ограниченным и миролюбивым, чем американский универсальный мессианизм с его постоянной задачей насадить правильное американское видение. Китайская гегемония позволила бы существовать более открытому пространству, чем американское доминирование, но она совсем не обязательно была бы прогрессивной.

Политические пространства начала XXI века и перспектива транссоциализма

Левые находятся в оборонительной позиции. Но их линия обороны крепка. Непочтительность разрушает традиции почтительности, оазисы критической культуры сохраняются по всему миру, а всплеск воинственного американизма уравновешивается социально-политически неопределенным движением мировой экономики в сторону Восточной Азии.

Социально-экономические, культурные и геополитические пространства XXI века радикально отличаются от века XX. В то время как экономическое неравенство вновь возрастает после своего исторического минимума в 1970‐х годах, классовая структура социальных сил разрушается. Крайне маловероятно, что классу удастся где-нибудь получить такое же значение, которым он обладал в Европе XIX и XX веков. Наряду с этим, вместе с ослаблением и сокращением традиционных видов почтительности появилось новое поле непочтительности как индивидуалистской, так и коллективной. Тем самым создается новая структурная неустойчивость политических договоренностей и союзов. Рынки вернули себе динамику аналогичную той, которой обладали богатые нации перед Первой мировой войной, и теперь господствуют в большей части мира, свидетельствуя в пользу укрепившейся силы капитализма.

Изменения в социально-экономическом пространстве имеют важные последствия для марксистской социальной диалектики. Новая рыночная динамика переворачивает тенденцию в сторону повышения «социального характера производительных сил», вступая во все более острый конфликт с частными капиталистическими отношениями и указывая на социалистическое решение. Эта предсказанная для капитала тенденция на самом деле появилась в первые две трети ХХ века и лежала в основе коллективизации – во многих политических режимах – городского общественного транспорта, железных дорог, водоснабжения, линий электропередач, кредитных учреждений, стратегических областей производства и инвестиций в науку и технологии. Динамика рынков и новые средства накопления частного капитала воплотили в реальность когда-то маргинализированные ультралиберальные призывы неограниченного частного капитализма к массовой приватизации на Севере и Юге, Востоке и Западе, в которой принимали участие как левоцентристы, так и правые.

Постиндустриальный поворот упраздняет второй базовый столп марксистской диалектики, согласно которому развитие капитализма порождает все более концентрированный и гомогенный рабочий класс. Рассредоточенные служащие, «неформальные» трудящиеся потогонок и лоточники третьего мира эксплуатируются даже больше, чем промышленные рабочие, но это не относится к сути вопроса. Марксистское понимание социальных изменений основывалось не на сочувствии обездоленным, но на способности эксплуатируемых и угнетенных к эмансипации посредством классовой борьбы. Современные социальные тенденции делают такую борьбу все более трудным делом.

В противовес многим мнениям национальное государство – это та социальная структура, которая изменилась меньше всего. Сегодня национальных государств больше, чем когда либо, и запрос на создание новых сохраняется. Национальные государства также больше и мощнее, чем прежде, если рассуждать в категориях доходов и расходов. Контроль за границами и их пересечением расширился. Контроль за границами – до беспрецедентных уровней, а уровень контроля в области международной миграции вернулся к тем же значениям, что и сто лет назад. Как и в прошлом, некоторая часть мигрантов становится боевиками и диверсантами, провоцируя широкомасштабную ксенофобную реакцию в странах миграции. Сто лет назад «террористами» были южные и восточно-европейские (а часто и еврейские) анархисты, синдикалисты и приверженцы других рабочих формирований.

Секулярный модернизм Просвещения, значительную часть которого составляло марксистское рабочее движение и который предоставил благоприятные условия для радикалов, иконоборческого искусства и критической социальной мысли, значительно ослаб. Его левая и левоцентристская части были сильно ослаблены конфликтами в англосаксонских странах (воплотившимися в британской «Зиме Недовольства» 1978/1979 года), провалами и поражениями националистического девелопментализма на Юге, стагнацией и развалом правящего коммунизма, а также фундаментальным переосмыслением модернизма со стороны электората, не выступающего за правых, второстепенных народных движений, энвайроменталистов и постмодернистских вылазок важных членов движений интеллектуального авангарда. Для левого сопротивления повсеместный неолиберальный модернизм в новом тысячелетии предоставил цель, достаточную для того, чтобы разрозненные сети сопротивления объединились. Физическим воплощением этого стали Всемирные социальные форумы. Это новая критическая культура, которой внутренне присуща гегемонистская антимодернистская направленность. Тем не менее ей вряд ли удастся стать устойчивой как против мощного и этнического антимодернизма, так и против настойчивых попыток левых создать другой современный мир. Перспективу «устойчивого развития» в теории левой современности только предстоит разработать.