Книга Орел и голубка [= Коршун и горлица ] - Джейн Фэйзер

— Наша цивилизация очень древняя, — сказал Абул, — и мы научились многому из того, что твой мир еще не знает.

— Возможно, у нас просто другие ценности, — рискнула сказать Сарита. Отчего‑то ее покоробил этот безоговорочный критицизм.

Абул покачал головой, на губах появилась презрительная улыбка.

— Мы бы их так не назвали.

— Да, мы не думаем, что мужчине позволительно иметь столько жен, сколько он пожелает, — фыркнула она. — Мы считаем, что мужчина должен быть верен одной женщине и что она должна быть верна ему. Это для нас ценность.

Нисколько не смутившись, Абул расхохотался.

— Это не ценность. Это просто отрицание бесконечного разнообразия возможных между мужчиной и женщиной отношений. Разнообразие не исключает верности и обязательств.

Сарита вспыхнула:

— Ну раз мы покончили с купанием, я бы хотела вернуться в башню.

— О, но купание еще не кончено. Наоборот, мы только начали. — Он взял ее лицо в свои руки:

— Я сказал, что никакой дисгармонии не должно быть — разве ты забыла?

— Но я не критиковала ваш народ так, как вы — мой.

— Это не было критикой, я просто говорил о том, как все обстоит на самом деле.

Он взял ее за плечи. Она стояла так близко от него, что, если бы вздохнула глубже, то грудь ее коснулась бы его груди.

— Давай установим перемирие, — тихо сказал он. — Я больше не буду делать никаких сравнений.

— И бросать меня в холодную воду тоже не будешь? — голос ее был хрипловатым.

Абул покачал головой.

— Пойдем со мной.

Она пошла за ним и вскоре оказалась в маленькой комнате, где жар обжег ей легкие.

— Что это? — Заида положила на мраморные плиты свежие полотенца, а Лейла подложила дров в очаг, находящийся в углу. Потом обе женщины ушли.

— Здесь мы купаемся в паре, — сказал Абул, растянувшись на покрытой полотенцем скамье, — ляг и лежи неподвижно.

Сарита сделала, как он сказал. Ей было трудно дышать, она совсем изошла потом.

— Это должно быть приятным? — спросила она своего учителя.

— Это так и есть, если не разговариваешь и не шевелишься.

— Но я не могу нормально дышать.

Он вздохнул и поднял маленький колокольчик.

— Тогда иди с Лейлой.

— А вы не идете? — Она медленно села.

— Я привык к этой процедуре и гораздо более вынослив. Лейла приведет тебя назад, если ты захочешь, после того как охладит тебя.

Сарита и представить себе не могла, что когда‑нибудь может захотеть вернуться в этот ад. Она пошла следом за Лейлой и когда, на этот раз служительница окатила ее ледяной водой, та показалась ей удивительно приятной. Лейла терла Сариту шершавыми варежками, а она поворачивалась под струей воды и мурлыкала от удовольствия.

За этим занятием ее и застал, вышедший из парной Абул. Она так напоминала в высшей степени довольную кошку, что он еле сдержался, чтобы не рассмеяться.

— Со временем ты привыкнешь к жаре, — заметил он.

Сарита чуть было не сказала ему, что у нее не будет возможности привыкнуть к ней, но вовремя вспомнила, что должна производить впечатление человека, согласного с его эдиктом и более не планирующего отъезд.

Лейла, промокнувшая избыток влаги с ее кожи, приглашающе указала на дверь, ведущую в другую залу. Сарита последовала за ней, и, войдя в нее, издала крик радостного изумления.

Помещение наполнила приятная лютневая музыка, в которую вклинивался чистый голос флейты. Сначала Сарита не могла понять, откуда она исходит. В центре находилось четыре мраморных колонны, стены были выложены раскрашенными ляпис‑лазурью изразцами. Лейла указала ей на мягкий диван, но Сарита заколебалась, все еще ища источник музыки.

— Что это за место? — шепотом спросила она.

— Зала отдыха, — ответил Абул. Голос его был тихим, но это был не шепот.

— Откуда льется музыка?

— С галереи. Музыканты там, наверху.

Он показал наверх, и Сарита увидела четыре галереи верхнего этажа.

Так там были люди… мужчины, а она стоит здесь совершенно голая. Она закрыла грудь руками.

— В этом нет нужды. Они слепые. Женщины из гарема часто ходят в бани, и ни один мужчина, кроме меня, не должен их видеть, но это не является причиной, по которой их надо лишать музыки.

Сарита в ужасе посмотрела на Абула.

Минуту он выглядел озадаченным, но лотом усмехнулся.

— Глупости, — сказал он, — я не говорил, что их ослепили. Они слепые, потому что уродились такими.

Сарита закусила губу, чувствуя себя виноватой.

На какое‑то мгновенье она подумала, что эти люди способны на такое варварство. Она не понимала их, и в своем невежественном высокомерии пришла к этому пугающему выводу.

— Извини, — прошептала она, глядя в пол, — не знаю, почему мне вдруг такое пришло в голову.

— Ничего, ты еще научишься понимать нас.

Конечно, мы кажемся тебе странными.

— Но я ведь не кажусь странной тебе, — она знала, что это правда, — ведь мой народ не кажется тебе странным.

— Нет, не кажется, — согласился он, — но я много путешествовал и занимался тоже многим. Я знаю много такого, чего ты не знаешь.

Он улыбнулся ей. Она выглядела такой унылой, эйфория, которая владела ею еще минуту назад, теперь улетучилась.

— Дорогая, но я совсем не хотел, чтобы ты так расстраивалась. Я чувствую, что ты звенишь, как натянутая струна. Дай Лейле расслабить тебя.

Он легонько подтолкнул ее к кушетке.

— Мы поговорим об этом в другой обстановке.

Сарита не нашла в себе сил для ответа и послушно легла. Абул лег неподалеку на такую же кушетку. Лейла подержала слегка потряхивая, маленькую кастрюльку над свечой. Воздух наполнился изысканным ароматом. Сарита расслабилась и вместе с мышечной свободой к ней пришло и забвение своего смущения. Лейла размазала содержимое кастрюльки по ладоням и начала втирать теплое и душистое масло в Саритин позвоночник. Глаза ее закрылись сами собой. Может быть, в этих банных ритуалах и есть что‑то, — подумала она, — может быть, она сможет привыкнуть к ним…

— Аллах! — воскликнула Лейла в ужасе, дойдя до ступней Сариты.

Абул что‑то лениво произнес по‑арабски.

— Что ты говоришь? — открыла Сарита один глаз, — я не поняла.

— Сейчас поймешь, — пробормотал Абул.

И она действительно поняла, потому что минутой позже Лейла подняла ее ступню и начала чем‑то скрести по ороговевшей подошве. Сарита с негодующим воплем отдернула ногу. И почему эти люди не оставят все как есть? Неужели они не могут понять, что ступни служат ей для ходьбы без обуви? Но они‑таки не понимают этого, у нее было уже достаточно оснований для того, чтобы осознать это.