Книга Тетушка, которая не умирает - Ширшенду Мухопадхай

– Он хорошо учился, так с чего бы ему не быть самодовольным?

– Не говори так. Он посылал нам из Америки большую часть своей стипендии. А сам голодал. И учился не покладая рук.

– К чему мне все это знать?

– Еще никто не смел попрекнуть Дада недобрым словом.

– Занеси кофточку мне домой, когда довяжешь. Только не делай рукава в полную длину – на три четверти сгодится вполне.

Сумита кивнула.

– Хорошо. Только к сроку я не поспею. Ведь Дада приехал.

Сумита спустилась вниз меня проводить. Надевая шлем, я услышала, как она шепнула брату на ухо:

– Дада, это Бошон.

Басовитый голос ответил:

– Знаю.

Былое унижение сейчас жгло меня, точно крапива. Я скрежетала зубами. Я еще никогда в жизни так не разгонялась на мотороллере. Дом мой находился неподалеку, шагах в трех. Но я взяла такой разгон, что затормозить вовремя не успела. И того и гляди должна была разбиться. Мотороллер вскинулся на дыбы, словно конь. Затем его швырнуло в одну сторону, а меня в другую. Я здорово ушибла левую руку. У меня из глаз брызнули слезы. Кувыркаясь, к моему стыду, в тучах пыли, я почувствовала, что сердце у меня болит сильнее, чем тело.

Я подняла мотороллер с земли и медленно покатила его домой, успев скрыться до того, как к месту аварии подоспела толпа.

Снова оказавшись в своих личных покоях на третьем этаже, я увидела, что рассадила себе руку по локоть и она сильно кровоточила. А еще я расшибла голову, правда несильно, и все благодаря шлему. Может, я и бедро расшибла? Возможно. Но меня терзала вовсе не физическая боль. Я пошла к себе в комнату и тихонько села в кресло. Я была точно под гипнозом. Из сердца у меня рвался стон, заглушавший все другие звуки на третьем этаже. Пронзительный стон, вызвавший у меня чувство обделенности.

Родные тут же принялись бы меня ругать, прознай они о том, что со мной случилось, и навсегда запретили бы мне ездить на мотороллере. Так что мне пришлось быстренько промыть рану и помазать ее обеззараживающей мазью. К счастью, была зима, и я могла надеть кофточку с длинным рукавом. Вот только не всякую рану можно скрыть от посторонних глаз. Отчего надменное молчание в ответ на безвинное письмо, написанное когда-то в девичьем порыве, теперь откликнулось во мне многократно усилившейся болью?

У нас в городе появился новый ресторан. Он стал довольно знаменитым. Вечером дядюшка повел меня туда. В это шикарное, бросающееся в глаза заведение. Для небольшого городка это был и впрямь великолепный ресторан.

У дядюшки недавно обнаружили повышенное содержание сахара в крови, и в плане еды ему много чего было заказано. Я смерила его осуждающим взглядом.

– Ты не можешь есть все, что хочешь. Дай-ка мне меню, я сама тебе что-нибудь выберу.

Дядюшка помрачнел.

– Покушать вволю один раз не страшно.

– Нет уж, дядя, высокий уровень сахара в крови – штука опасная. Закажем тебе тушеное мясо с овощами. И пару лепешек Тандури Роти.

– А как насчет пары ложек жареного риса?

– Ладно, только из моей тарелки.

– Что это с тобой? Ты вся бледная.

– Дядя, ну почему вы не спускаете с меня глаз ни днем, ни ночью? Или у вас нет дел получше?

– Не бери в голову, лучше ешь.

Дядюшке как будто хотелось что-то мне сказать. Он несколько раз собирался с духом и все не мог.

Вечер был чудесный. После восхитительного ужина дядюшка повел меня поиграть в электронные игры. Не знаю почему, но мне совсем не везло.

Ночью на меня обрушилась целая симфония боли – страданий, отзывавшихся во мне нестройным многоголосьем музыкальных инструментов. Я не понимала, насколько серьезной была моя травма. Неужели у меня началась лихорадка? Мне вдруг стало непривычно холодно. Больше того, по комнате что-то витало. Что же это было?

Мне не спалось. Я встала с постели, включила свет во всех трех комнатах и принялась слоняться из одной в другую, точно привидение. Некогда и моя двоюродная бабка, Рашомойи, овдовевшая в детстве, точно так же бродила по этим комнатам. В жизни ей не выпало ни счастья, ни радости. Ей не позволялось обедать в ресторанах, гонять на мотороллере или играть в электронные игры. Она всю жизнь стерегла свои драгоценности. И вздыхала. И всплескивала руками в одиночестве. Может, это ее опустошенная душа порхала нынче ночью по комнате? Может, это ее вздохи я слышала?

На железной двери висело огромное зеркало. Я села на табурет напротив него. Дада когда-то говорил:

– Бошон похожа на Рашомойи.

Да, похожа. Я это знала. В нашем семейном альбоме хранится несколько фотокарточек Рашомойи. Ее сфотографировали уже в конце жизни, однако лицо у нее со временем не изменилось и сохранило безупречную красоту. Нынче ночью я отчего-то заскучала по Рашомойи. Свои драгоценности она, очевидно, завещала мне. Как странно! Откуда она могла знать про мое рождение?

Утром я не могла подняться с постели. У меня ныла рука, бедра онемели от боли, голова гудела. По всем признакам у меня началась лихорадка. А тут еще скорбный стон, от которого не было покоя даже в это зимнее солнечное утро. И все то же чувство обделенности.

Сюда слетелась бы вся моя родня, если бы узнала, до чего мне худо. Доктора, снадобья, неусыпные сиделки в комнате в виде мамы и Баромы. Боль становилась все сильнее. Но я им не призналась, что мне нездоровится.

Я собиралась в колледж. Пришла Барома.

– В колледж собираешься?

– Да, Барома.

– Хорошо.

Она хотела еще что-то сказать. Обжегшись на молоке, будешь дуть и на воду. В голове у нее вертелось именно это выражение или излишний вопрос, собираюсь ли я в колледж, – все это мне было хорошо известно.

– Слыхала, старший сын Джатин Бозе вернулся?

– Эка новость, Барома! Сумита же моя подруга.

– Ну да, конечно. Он такой славный парень!

Я ничего не ответила – только оправила на себе сари.

Барома сказала:

– Они говорили, что подыскивают ему партию.

Я повернулась к ней и улыбнулась:

– Что ты хочешь этим сказать, Барома?

Барома засуетилась.

– Нет, я тут ни при чем. Это твой дядя сказал, что он славный парень. Родился в бедной семье и бился изо всех сил, чтобы добиться нынешнего своего положения.

– Могу себе представить, Барома.

– Серчаешь?

– Нет. С чего бы мне на тебя осерчать? Только ради всего святого, ничего не предлагай, ни при каких обстоятельствах.

– Но почему?

– Тому есть причины.

В колледже меня залихорадило пуще прежнего. На уроках я не могла собраться с мыслями и все слышала неумолчные стенания. Плач моей опустошенной души. На перемене я села под дерево спиной к солнцу. Прити примостилась рядышком и принялась болтать про своего Нитиша. Без передыху. Я ее не слушала. Слышала только стон. И что хорошего во всех этих домашних и семейных хлопотах?