Книга Не забывай меня, любимый! - Анастасия Туманова

– Что мне спеть для вас, ваше благородие?

Зураб вздрогнул, поднял голову. Прямо в лицо ему смотрели огромные серые глаза. Светлые глаза на тёмном, резком и строгом лице.

– Что вам спеть? – повторила Дина. – Я знаю все романсы, даже новые!

– Спойте, пожалуйста, «Белую акацию»! – смеясь, попросил один из офицеров.

Дина вопросительно посмотрела на Дадешкелиани. Тот, пожав плечами, кивнул, но глаз от цыганки уже не отводил. Та улыбнулась, кивнула гитаристам и тихо-тихо начала:

Целую ночь соловей нам насвистывал,

Город молчал и молчали дома…

Белой акации гроздья душистые

Ночь напролёт нас сводили с ума.

Весь первый куплет Дина пела «поверх голоса», чуть слышно, но сидящие за столами люди оборачивались к ней один за другим. Цыгане посматривали на певицу с беспокойством: они знали, что романс этот Дина выучила лишь два дня назад и невероятно мучилась с дыханием и верхними нотами, которые должны были улетать в запредельную высь прямо с густых и страстных нижних, без всякого перехода. Опытные певицы советовали Дине «погодить», и та с некоторой досадой была вынуждена согласиться. Но не отказываться же петь сейчас, когда брат Меришки сидит перед ней и смотрит в упор своими тёмными глазами, такими спокойными и внимательными, такими взрослыми, словно ему не двадцать два года, как говорила Мери, а много, много больше… «Где он был, что знал, что видел, отчего у него такие глаза?» – неожиданно подумала Дина. И вдруг поняла, что сама не заметила, как, когда взяла одну за другой все мучительные, опасные ноты, что они уже позади, что романс – кончается… Как же это вышло?.. Но думать не было времени.

В час, когда ветер бушует неистовый,

С новою силою чувствую я:

Белой акации гроздья душистые

Невозвратимы… как юность моя…

Дина закончила на звенящей, горькой, чуть слышной ноте, не понимая, отчего всё так дрожит внутри, словно хочется плакать, ведь она спела прекрасно, в сто раз лучше, чем дома, и теперь ни одна из завистниц не осмелится сказать, что у Динки верхние ноты – «как кошке хвост отдавили»… Кажется, брат Меришки поблагодарил её за романс… Кажется, она что-то ему ответила… Дина не слышала собственного голоса, не могла отвернуться от тёмных, без зрачка, мужских глаз напротив. Он тоже смотрел на неё, не отрывая взгляда, – и Дина испугалась. Из последних сил девушка заставила себя опустить ресницы; слава богу, очень кстати офицеры начали высказывать свои восторги, и тот, кто просил исполнить романс, протянул ей ассигнацию. Дина не глядя передала деньги брату, поблагодарила механически, словно заводная игрушка, чуть не забыв поклониться. Нужно было уже отходить к другому столу – и только сейчас она вспомнила о своей миссии и, наклонившись к Зурабу, вполголоса, быстро сказала ему несколько слов.

– Дадешкелиани! Вот счастливчик, всегда ему везёт! И нам, и нам скажите что-нибудь! – наперебой начали уговаривать Дину смеющиеся офицеры, но она отделалась улыбкой и быстро пошла к соседнему столу. В эту же минуту княжна Мери осторожно поднялась и проскользнула мимо хора за бархатную занавеску – прочь из зала.

Минутой позже дверь крошечной «актёрской» за большим залом открылась, и внутрь быстрыми шагами вошёл поручик Дадешкелиани. Мери, стоящая у окна, обернулась и с тихим визгом прыгнула ему на шею.

– Зурико! Зурико! Ва-а-а-ах, почему ты не писал… Почему ты не писал, где ты был, бессовестный, мы с мамой чуть с ума не сошли, мы чего только не думали!

– Я не писал? Я не писал?! – неловко оправдывался тот. – Мери, я только и делал, что писал! Вам обеим, в Тифлис, а вы, оказывается, здесь, в Москве!

– Да! И мама тебе сотню раз писала об этом! Мы поехали сюда, потому что дела стали совсем плохи, и мамино наследство, и революция, и… Но почему ты здесь?!

– Потому что я был в Тифлисе! И тоже, между прочим, чуть с ума не сошёл! Дом стоит заколоченный, никого нет! Слава богу, мне рассказали, куда вы уехали! Я немедленно кинулся в Москву, встретился с Солонцовым, он затащил меня сюда… и вот… Я думал, что у меня галлюцинации! Не мог понять – кто эта цыганочка, почему она так похожа на мою кузину… Но отчего ты здесь? С цыганами?! Где тётя, что с ней, она…

– Жива и здорова, не беспокойся! И я здесь с её полного позволения! – смеющиеся глаза Мери смотрели на взволнованного кузена. – Так ты меня всё-таки не сразу узнал?!

– Сразу, говорю тебе! И испугался до полусмерти тоже сразу! – Зураб шумно выдохнул, потёр ладонями лицо и тяжело опустился на заскрипевшую табуретку. – После двух лет в траншеях приобретается, видишь ли, привычка мгновенно предполагать худшее. Ну… слава богу, что всё благополучно. Не понимаю только, как тётя могла разрешить… Это вы?!.

Последние слова Зураб произнёс, глядя через плечо Мери. Та обернулась; увидев входящую Дину, улыбнулась и представила:

– Диночка, это мой кузен Зураб Георгиевич Дадешкелиани. А это – моя гимназическая подруга Надежда Яковлевна Дмитриева.

– Гимназическая?.. – растерянно спросил Зураб, вставая.

– Да, летом мы с Мери вместе выпускаемся, – любезно подтвердила Дина, протягивая поручику руку. – Если, конечно, ваша кузина не перестанет делать за меня французские переводы. Весьма рада нашему знакомству, Зураб Георгиевич.

– Так вы тоже не цыганка?.. Ох, простите… – опомнился Зураб, но тут девушки переглянулись – и расхохотались до слёз. Окончательно растерявшийся поручик ни о чём не успел их расспросить: в комнату посыпались встревоженные цыгане, заметившие исчезновение сразу двух девушек.

– Я – цыганка… – успела только шепнуть Дина, пока Мери весело и громко давала объяснения всему происходящему. Цыгане успокоились, обрадовались, наперебой начали объяснять Зурабу, как быстрей дойти до Живодёрки и дома мадам Востряковой, тут же запутались сами, начался спор, стремительно перешедший в скандал, который, впрочем, мгновенно улёгся, стоило Якову Дмитричу покряхтеть в кулак. Наконец было решено, что «ихнему благородию» лучше дождаться конца выступления, а там уж цыгане за честь сочтут сопроводить его прямиком к тётушке. Зураб вежливо поблагодарил, но, похоже, думал он о другом. Глаза его искали Дину, однако той уже давно не было в комнате.

Через неделю после случившегося, в сумерках, когда небо было ещё бледно-сиреневым, не желающим угасать, а в запущенных садах на Живодёрке заливались во всю мочь соловьи, Зураб Дадешкелиани вернулся в дом тётушки после вечера, проведённого в знаменитом кабаре «Летучая мышь» на выступлении модного Вертинского. Компанию поручику составляли кузина Мери, Дина и её двоюродный брат Сенька, приехавший из табора. Молодой цыган, впрочем, никакого интереса к знаменитости не проявил. Увидев вышедшего на крошечную сцену высоченного Вертинского-Пьеро в длинном белом балахоне, в крошечной чёрной шапочке и с ярко намалёванным кроваво-красным ртом, он сначала долго и изумлённо рассматривал его, затем шёпотом спросил у Зураба, мужик это или баба. Поручик, изо всех сил стараясь не улыбаться, объяснил, что Вертинский всё-таки мужчина. Сенька брезгливо перекрестился, отвернулся от эстрады и заявил, что порядочный человек под ружьём на себя бабью ночную рубашку не натянет, а коли натянет, так со стыда сгорит, и никакой радости смотреть на этот позор нету. Зураб рассмеялся, в глубине души полностью согласный с парнем. Дина вспыхнула, начала было что-то горячо доказывать им обоим, но в это время вступил рояль. Артист сжал руки у груди, отчаянно картавя, запел «Лилового карлика», и Дина, умолкнув на полуслове, обратилась в статую. Мери тоже повернулась к сцене. Сенька поморщился и отодвинулся вместе с креслом к стене.