Книга Доказательство жизни - Ольга Рекуц

– Рыдаешь, что ли? Неужели так не понравилась книга?

В первую очередь я удивился Хэнксу, стоящему в проходе с красным лицом и полупустой бутылкой виски в руке, во вторую – собственным слезам, которые я поспешил утереть рукавом.

– Хэнкс, эта книга… – начал я, с трудом подбирая слова, – это шедевр. Венец литературы. Боже, да если время определяет искусство, то это точно отражение всего нашего века!

– Ох, как заговорил, – усмехнулся Хэнкс, сел на стул напротив меня и выпил виски. – Ничего удивительного и сверхнового в этой истории нет.

– Что не уменьшает ее гениальности! Хоть убейте, я не могу понять, как вы смогли придумать нечто настолько…

– В том-то и дело, что я ничего не придумывал, – довольно резко отрезал старик. – Моя книга хороша тем, что в ней нет ни капли лжи.

– То есть?

– Сюжет не может быть ужасен, если история правдива. Будешь?

Он протянул мне бутылку. Никогда в жизни я не пробовал алкоголя. При «Ариадне» это стало чуть ли не преступлением, грозящим снижением социальной значимости. Но точно так же, как и я, алкоголь никогда не пили ни Дэйв, ни Дэмиен, ни Нейтан и никто более. И никто из нас не может написать чего-то такого, что могло встать хотя бы рядом с шедевром Хэнкса! Я посмотрел на виски, как на ключ, открывающий дверь ко всем тайнам мироздания, взял бутылку и, задержав дыхание, сделал большой жадный глоток. Чуть было не выплюнул, но сдержался и только поперхнулся, когда жидкий огонь разлился по телу, согревая сердце и расширяя душу.

– Когда я еще учился в школе, – заговорил Хэнкс, – еще до проклятой «Ариадны», моим классным руководителем была учительница литературы. Эта женщина стала для меня чуть ли не матерью. Потому что она была единственной, кто всегда поддерживал меня и верил в мои силы. И вот однажды я захотел написать роман, но не знал какой. И я спросил у нее: «Что лучше писать: фантастику или современную прозу?». Знаешь, она ответила мне так: «Фантастика всегда будет популярна, потому что людям тошно жить в нашем обычном мире, но вот только какую бы оригинальную идею для фантастики ты ни придумал, с вероятностью в девяносто пять процентов кто-то уже написал ее и издал. В фантастике почти невозможно придумать что-то новое, а если читатель чувствует вторичность истории, он перестает в нее верить. Современную же прозу создают те писатели, которые хотят поделиться жизнью, своими мыслями и переживаниями. А поскольку жизнь каждого человека уникальна, то и история, которую он пишет, в любом случае будет отличаться от всех остальных. Я не могу сказать тебе, чем лучше заниматься, Говард, но все различия я тебе объяснила. Дальше решай сам, хочешь ли ты быть автором одного популярного фантастического произведения, которое переплюнут уже через год, или ты хочешь быть тем, кто сможет найти отклик понимания в сердцах людей».

– Да ваша учительница была самой краткостью, – ни с того ни с сего выпалил я, а Хэнкс только рассмеялся.

– Вы посмотрите на него! Всего разок глотнул, а уже пьяной наглости набрался!

– Извините.

– Не, не извиняйся. Вот, выпей еще. Ощути, каково это, когда ты можешь высказать свое мнение, когда ты говоришь то, что хочешь ты, а не то, что от тебя требует компьютер! Чувствуешь, Артхейт? Вот это, – он постучал пальцем по рукописи в моих руках, – это жизнь.

День 19

– Джон, ты меня вообще слышишь? – в очередной раз спросил Дэйв. Он стоял прямо за моим плечом, пока я писал, но голос его доносился как будто издалека.

– Прости, Дэйв. Я боюсь, что если сейчас оторвусь от работы, то определенно упущу что-то важное и не смогу больше найти. Пока получается, хочу выжать максимум из этого состояния, хоть я и не понимаю, что это.

– М-м, это вдохновение, брат, – отозвался Дэйв и печально вздохнул. – Завидую я тебе. Что хотя бы пишешь? То же, что и на прошлой неделе?

– Нет.

После прочтения «Оглянись и иди вперед» – так называлась рукопись Хэнкса – мне стало стыдно, что я вообще смел получать какое-то мнимое наслаждение от той подделки, которую увлеченно слизывал с сериала. Следующим же вечером после знаменательного разговора с Писателем – вечером, потому что утром меня свалила с ног тошнота и головные боли – я без сомнений удалил рукопись и начал новую.

– О чем же произведение, если не секрет?

– О маленьких людях, сердитых на большой мир, – сказал я.

– О-о-о! – Дэйв рассмеялся. – Я когда-то тоже был таким. Но последние годы вот фантастику пишу. Все мы взрослеем со временем.

День 22

Я уже не следил ни за призерами, ни за выбывшими. Не замечал, что людей вокруг меня не с каждым днем, но с каждым часом все меньше и меньше. Кого-то превращали в отброса, кому-то навсегда закрывали двери в литературу. Парочку человек, кто не желал мириться с проигрышем, охранным зондам пришлось парализовать и утаскивать куда-то на верхние этажи.

Меня больше не волновала ни собственная жизнь, ни результаты «Слова Ариадны». Главным для меня было успеть закончить повесть. Вовсе не вдохновение овладело мной, а четкая уверенность в том, что я знаю, о чем пишу. Я не пытался изобрести велосипед, а выплескивал на страницы свои подлинные чувства.

Да, в этой повести есть неприметный главный герой, которому тяжело жить в Подгороде. Да, он влюблен в девушку, которая никогда не ответит ему взаимностью, потому что система городского управления найдет ей мужа, чьи показатели интеллектуального уровня и социальной значимости будут лучше ей соответствовать. Да, у него есть глупые мечты вырваться из этого замкнутого круга. Казалось бы, ничего сверхнового, но я знал, что пишу о том, что пережил только я и никто больше. А значит, должен найтись тот читатель, который услышит мой голос, поймет и поддержит. Точно так же, как я услышал зов Хэнкса со страниц его рукописи.

Времени оставалось мало, поэтому я почти перестал спать. Писал с утра до ночи, делая десятиминутный перерыв на кофе с булочкой. Совсем перестал посещать Хэнкса, но тот не огорчался, потому что знал причину и надеялся, что я успею закончить историю.

Страшно подумать, как я изменился за эти дни. Нарисовались темные круги под покрасневшими глазами, лицо покрылось щетиной, кожа побледнела. И пусть телом я находился в башне Централа «Парнас», а душа моя вновь переживала тяготы жизни в Подгороде, мне нужно было дойти до конца.

И вот однажды глубокой ночью, когда все спали в своих боксах, я дошел до последней страницы. Лунный свет проникал через стеклянную стену и освещал мое изнуренное лицо, расплывшееся в улыбке. Именно тогда я перечитал всю повесть и наконец-то понял: я это написал.

В течение недели по двадцать-тридцать страниц в день, и вот – передо мной сто пятьдесят страниц нескрываемой чистой правды, почти готовой отправиться к сердцам читателей. Осталось написать одно слово – «КОНЕЦ».

Только я подумал об этом, как услышал голос Дэйва.

Часовая, минутная и секундная стрелки на колоссальном циферблате застыли, устремившись вверх. И время перевалило за полночь.